У туши были уши и носы.

Тоже многочисленные, усеянные живыми ресничками и замысловатыми присосочками, колышущимися туда-сюда в причудливом ритме.

У туши был рот.

Морщинистый, шириной с транспортный порт «Андромеды». Ритмично сокращающийся и больше всего похожий на гигантский каштаново-желтый анус.

И что самое жуткое, все это имело вполне целеполагающий вид.

Глаза, например, казались внимательными и хищными. Движения ресничек и присосочек производили впечатление хлопотливой деловитости.

Сомнений не было: все это с интересом наблюдало за освобождением и бегством Эстерсона. Каждое шевеление щупалец отвечало некоей эмоции или некоей мысли, рождавшимся в мозгу окаянной твари.

О нет, существу не составляло особого труда протянуть к Эстерсону еще пару конечностей, добрый десяток которых оно теперь вальяжно держало над водой.

И было совершенно очевидно, что справиться с ними всеми конструктор был бы не в состоянии, даже если бы каждое утро своей жизни начинал не поеданием душистого сандвича над техдокументацией, а трехчасовой тренировкой на силовых снарядах с перерывом на прием стимуляторов мышечного роста.

Даже в самом завиральном фантастическом фильме герой не справился бы с таким без гранатомета. А в менее завиральных фильмах даже импульсный огнемет не принес бы обреченному герою победы.

Ибо весь вид чудовища свидетельствовал: оно нисколько не боится, ибо практически неуязвимо.

Но существо не впилось в спину неандертальцу с научной степенью. И даже не сочло нужным припугнуть его для острастки. Оно просто наблюдало.

Почему?

Быть может, в нем проснулась тысячелетиями дремавшая жалость? Или, может быть, зрелище улепетывающего двуногого эстетически захватило монстра до такой степени, что он попросту забыл о своей неведомой, но наверняка людоедской цели?

Конструктор не узнает ответа на эти вопросы. Но есть подозрение, что, будучи записанными и подвергнутыми литературной обработке, они читались бы не хуже сцены объяснения Татьяны из «Евгения Онегина».

Спотыкаясь, конструктор домчал до леса. Хрустя ветками и шурша кожистыми листьями, Эстерсон прорезал его наискось, пробежал еще пару километров и, только оказавшись у могилы Песа, упрятанной среди ирисов, позволил себе лечь и отдышаться.

В лесу царили сумрак и безветрие. Это целительно подействовало на горячку, в которой металась душа конструктора.

Прошло еще полчаса и дурманящий запах ирисов почти успокоил Эстерсона. Он осознал, что зверски хочет пить.

– Попадись мне только этот Корсаков, который в своей «Энциклопедии Дальнего Внеземелья» назвал Фелицию скучной планетой, – бурчал Эстерсон, дрожащей рукой отвинчивая крышку термоса. – Попадись только… То-то я ему лживую башку откручу… Подумает в следующий раз, прежде чем людям голову морочить…

Конструктор обращался то ли к сидящей на ближней ветке фикуса четырехкрылой сойке, то ли к духу Станислава Песа, который, в соответствии с иными религиозными воззрениями, вполне мог бы витать над свежей могилкой…

А еще через несколько секунд холодная, безвкусная вода из термоса показалась ему подлинным напитком бессмертных.

Июнь, 2621 г.

Оздоровительный центр «Чахра»

Планета Ардвисура, система Вайу

Ясное дело, за завтраком, который нам доставили прямо в номер, мы с Колей устроили «разбор полетов».

– Ну как тебе… м-м… фильм? – обтекаемо поинтересовался Коля.

– Фильм – говно. Исса – прелесть! – промычал я сквозь бутерброд.

Коля не отставал.

– Коротко и внятно. И что?

– В смысле, как это – «что»? – Я включил дурака, будто и впрямь не понимал, что именно интересует Колю.

– Ну я имею в виду… – Щеки Самохвальского слегка покраснели, и он опустил взгляд. – Я имею в виду… чем кончилось?

– Фильм кончился полной и окончательной победой вооруженных сил горячо любимой Родины над несметными полчищами чоругов. В последнем кадре знамя Конкордии гордо вьется над штабным блокшивом захватчиков, а на заднем плане братаются боевые друзья…

– Да я не про фильм, собственно…

– Да уж ясно, что не про фильм, – озорно улыбнулся я. – Если ты, кадет Самохвальский, хочешь знать, были ли мы с Иссой близки, то я честно отвечу тебе: нет. К сожалению, нет!

– Я так и думал, – с каменной миной резюмировал Коля. – Ну хоть поцеловать – было?

– Вот это было. И не раз. И не только в губы. И не только поцеловать, – самодовольно отвечал я.

– И так я тоже думал. В смысле, ты меня не удивил.

– Подумаешь, проницательный какой нашелся! – фыркнул я. Меня уязвила бесстрастность Самохвальского. А может, я просто хотел, чтобы он не прекращал своих расспросов. Бравада из меня в то утро так и перла.

– Не в проницательности дело. Просто тебе с бабами всегда везет, это я уже давно знаю, – с тоскливой миной сказал Коля и взялся за очередное – наверное, за четвертое в то утро – заварное пирожное.

Тут вдруг меня заела скромность.

– Это мне-то везет? Это мне, что ли, везет? Побойтесь Бога, кадет Самохвальский! Вечно так получается, что либо мне девушка нравится, а я ей – нет. Либо наоборот. Исса – можно сказать, первый случай, когда вроде бы все в порядке!

– Странная она какая-то, эта твоя Исса, – вдруг поднял на меня свои раздумчивые голубые глаза Коля.

– Не понял?! – сказал я довольно агрессивно.

– Да я не в обиду. Я просто говорю, что странная. Правильная слишком.

– Кто бы говорил! Сам-то небось не разгильдяй, а? Не отстающий? Отличничек! Паинька! По практическим у тебя всегда пятерки, а в теории и шестерки были бы, если б такая оценка при аттестации допускалась! А кого в пример нам ставят по три раза на дню? Не подскажешь, а, кадет Самохвальский?

– Да меня, меня… – сразу согласился Колька. – Я тоже правильный. Но понимаешь, Саша, если я правильный, то она – суперправильная. Мой секрет простой. Делай что сказали как можно точнее. И не выеживайся перед начальством. Мне легко так жить. У меня характер покладистый. Мне когда-то еще наш школьный психолог Екатерина Евлампиевна сказала: «В твоей, Николай, голове живет Идеальный Ученик…» А у Иссы…

– Что там еще у Иссы? – поинтересовался я, подозрительно заламывая бровь.

– А у нее мало того, что Идеальный Ученик, так еще и Идеальный Учитель в голове. И оба никогда не ссорятся, что подозрительно. Понимаешь?

– И что тут плохого?

– Да плохого ничего. Я же не сказал, что Исса плохая. Просто – странная, – пожал плечами Коля.