Как же без комиссии? Кто же тогда превратит трагедию в бюрократический фарс?!

Завершив расследование причин гибели ученых (хищные насекомые? неизвестный науке вирус? перестреляли друг друга по пьянке?), комиссия, конечно, не преминула прихватить с собой все это «самое ценное».

Впрочем, смотря как понимать слово «ценное».

Если под «ценностями» подразумевать бриллиантовые колье, кристаллические генераторы или сложную измерительную аппаратуру, то на станции точно делать нечего. Все равно ничем не поживишься.

А вот если в ценности мы запишем ношеную одежду, обувь, консервы, топливо и питьевую воду – тогда нужно отправляться на север без проволочек. Ведь ни одна комиссия просроченные мясные консервы или мятые баки с жидким пропаном на Землю не потащит.

Бриллиантовыми колье и измерительной аппаратурой Эстерсон не интересовался. А потому он старательно представлял себе, как с комфортом расположится на исследовательской станции, когда туда доберется. Предвкушал, как сервирует стол, зажжет свечи…

Мысли его были преисполнены благостного прагматизма.

«Интересно, хоть один компьютер там остался?»

«А мебель они с собой забрали? Вот бы анатомическое кресло с подогревом!»

Подвижный ум Эстерсона занимали и совсем праздные вопросы. Например, такой:

«Если я останусь там жить, как ее назову, эту станцию? Ведь у каждого дома должно быть имя. По-моему, имело бы смысл назвать ее… назвать ее… Эрика! – Эстерсон улыбнулся и вспомнил о далеком сыне. – Интересно, что у него в аттестате по математике? А по физике?»

Как и многим людям, зарабатывающим себе на жизнь тяжелым умственным трудом, Эстерсону никогда не было скучно с собственными мыслями.

И ничего предосудительного в этом не было бы. Совсем ничего. Если б во время общения с собственными мыслями люди, зарабатывающие себе на жизнь тяжелым умственным трудом, не превращались в нечто среднее между глухими тетерями и слепыми котятами. Если бы во время размышлений их интуиция и чувство опасности – и без того посредственные – не отказывали вовсе…

Когда вровень с правым плечом чавкающего по мелководью Эстерсона показалось исполинское щупальце кофейно-коричневого цвета с розовыми присосками, он даже не повернул головы. Тихий, но в чем-то особенный и тревожный плеск воды за спиной его не насторожил.

Конструктор даже начал насвистывать «Сердце красавицы склонно к измене» – настолько он был беззаботен.

А потому, когда щупальце стремительно скользнуло к нему над водой и рывком обвило его правую ногу в районе голени, он был совершенно не готов к сюрпризам.

– Что за черт?!

Он остановился и беспечно опустил глаза.

Но через секунду от беспечности не осталось и следа. Эстерсона захватил в свои объятия и закружил в чумовом вальсе адреналиновый вихрь.

«Родственник твари, проглотившей „Дюрандаль“!»

«Это поисковое щупальце. Сейчас появятся остальные!»

«Пистолет не поможет», – эта мысль упредила рефлекторное движение руки к карману, где в пластиковом кулечке мирно отдыхал кустарный «ЗИГ-Зауэр».

Не то чтобы Эстерсон считал пистолет совсем уж бесполезным. Просто честно отдавал себе отчет: он скорее продырявит себе обе ноги, чем попадет несколько раз в подлое щупальце и таким образом хотя бы частично обезвредит его. Не до перестрелок сейчас!

На этом мысли у Эстерсона кончились.

И начались эмоции, достойные далеких первочеловеков, сражавшихся в древних девственных лесах с саблезубыми тиграми. Эмоции дикарей, охотившихся на мохнатых дуроломов-мамонтов с топорами из обтесанного куска кремня, вложенного в расщепленную дубину.

Это были эмоции мужчин, не знающих еще ни вина, ни поэзии.

Эмоции давних предков: невысоких, мосластых и ширококостных, одетых в недубленые шкуры и питающихся сырым мясом. Эмоции людей, успевших усвоить главное: жить – значит бороться.

Откуда только взялась в руках Эстерсона, изнеженных сенсорными клавиатурами, эта первородная сила!

Будь у него время на удивление, он бы, конечно, не преминул.

Ибо он не помнил за собой способности сокрушать и рвать, совершать невозможное и бороться с противником, многократно превосходящим тебя в силе и ловкости, не думая о том, что ты обречен.

Не успело щупальце совершить второй оборот вокруг пленной голени, а Эстерсон уже вцепился в него, поближе к тонкому кончику с чувствительной розовой присосочкой треугольной формы, обеими руками, пытаясь отбросить его прочь.

– Убирайся! – рычал он, луком изгибая спину и напрягая мускулы так, что, казалось, трещат сухожилия. – Изыди!

Напор Эстерсона был страшен.

На его мигом вспотевшем лбу вздулась черная жила. Глаза конструктора пылали ненавистью, а зубы были стиснуты до хруста – чем не хищник каменного века в человечьем обличье? Его мокрая, грязная борода и кустистые брови еще больше усиливали сходство с неандертальцем, сцепившимся не на жизнь, а на смерть с распоясавшимся криптоудавом.

– Ах ты сволочь! – орал Эстерсон. – Думаешь, получится как с Песом? Отсоси, тварь!

Интеллигентность сошла с него вместе с первым потом. Теперь он хорошо понимал Песа, все время норовившего пристрелить пару членов экипажа «Бэкона». Что же с ними еще делать было? В шахматы играть?

Наконец ему чудом удалось разжать стальное кольцо щупальца и освободить ногу. Слава Богу! Ну, если он сейчас не побежит…

Эстерсон развернулся на сто восемьдесят градусов. Высоко задирая ноги, не выбирая себе пути, он понесся по направлению к берегу, не больно-то заботясь о том, куда ступать.

Наверное, Бог хранит не только пьяных и детей. По крайней мере в тот раз повезло и Эстерсону. Он не сломал и даже не вывихнул ногу. Он ни разу не уклонился от гребня песчаной косы, который был шириной всего-то в метр, и не провалился в глубокую подводную яму из числа обрамлявших мелководье с обеих сторон.

Он даже не потерял свой драгоценный рюкзак.

«Пятьсот метров! Всего пятьсот метров!» – набатом стучало в мозгу Эстерсона. И этот набат служил ему заодно и метрономом, задающим его движениям правильный ритм.

Эстерсон не оборачивался.

И, между прочим, правильно делал.

Ибо то, что он мог увидеть у себя за спиной, было в состоянии деморализовать не только чувствительного беглеца-конструктора, но и бывалого мобильного пехотинца, привыкшего коротать вечер за очисткой боевого оружия от чуток засохших мозгов врага.

Но для совсем уж бесстрастного храбреца посмотреть там было на что.

Из зелено-серого океана за улепетывающим Эстерсоном поднималась исполинская туша, матово поблескивающая в розоватых лучах заходящего солнца.

У туши были глаза – красные и многочисленные.