Дальше и с молдаванами трудности настоящие начались. Кантемир просил поспешить со вступлением в Молдавию — известно, турок как огня боялся. Уверял, будто тридцати тысяч совместного русско-молдавского войска на всё про всё хватит. А Бранкован ото всех своих обязательств отказался да ещё планы русских союзников туркам выдал — вину свою перед великим визирем решил загладить.

На военном совете о терпении и речи не было. Государь взорвался: сей же час наступать! Никаких подкреплений из России не ждать! Из всех генералов один барон Галлард возражать стал. Все позиции государю и совету представил, что положение у них не лучше, чем было у Каролуса перед вступлением в Малороссию. Наступать — смерти подобно.

Пётр только отмахнулся. Каролус! Где он теперь! Государь все войска велел вперёд двинуть. До Прута довёл, а там и с Шереметевым соединился. Думал, разумно поступил. В Яссы съездил — там его как спасителя от турецкого ига встречали. Со стороны — чистая победа, а на деле?

Велел государь армии в Молдавию углубиться, а вся армия-то от силы тридцать-сорок тысяч, ещё казаков до десяти тысяч да молдаван семь. И это при, подумать страшно, шестидесяти двух орудиях. Обозы огромные, солдаты еле ноги передвигают и кормить их нечем.

При переходе через Днестр войска разделились на пять дивизий. Первой командовал сам государь, второй — генерал Вейде, третьей — князь Репнин, четвёртой — барон Галлард, пятой — генерал Ренцель.

Султан Ахмед III не столько армии русской испугался, сколько бунта всех своих христианских подданных. Предложил Петру немедленно мир заключить и обязался все земли уступить до Днепра. Государю показалось, это ли не предвестник победы.

Без малого всю конницу отправил Браилов крепость штурмовать. Браилов взяли, только донесение об этом доставить государю не сумели — великому визирю его первым доставили. Великий визирь всю свою армию собрал и двинул. До двухсот тысяч солдат у него оказалось. Первую атаку русские войска, собранные все вместе, отбили. Да сколько можно отбиваться, когда у тебя всей пехоты около тридцати тысяч, а у турок в семь раз больше!

Наши оглянуться не успели, как турки русский лагерь окопами окружили, на высотах батареи расставили и даже к воде подступ закрыли. Есть не есть, а пить-то солдату надобно, да ещё по тамошней жаре.

Вот тогда-то и случилось чудо. Государь уже письмо написал Сенату, что ежели в плен к туркам попадёт, не почитать его более государем и не исполнять даже его собственноручных велений. Подписал 9 июля, а на следующий день турки ни с того, ни с сего объявили, что готовы мир подписать. Одиннадцатого июля и подписали. Славы мало, зато армию как-никак спасли. Россия возвращала туркам Азов со всей округой, крепости Таганрог, Троицкая и другие укрепления по Дону и Днестру обязывалась срыть до основания. Более того. Пётр обещался не вмешиваться отныне в дела Польши и признать запорожцев находящимися под властью Турции.

И никакие силы не могли помешать туркам намерение своё мирное осуществить. Ни крымский хан, ни Понятовский, ни сам Каролус, примчавшиеся в турецкий лагерь. Визирь до того озаботился уходом русской армии, что по её пути расставил отряды янычар, чтобы никто на солдат не нападал. Так 12 июля и начался обратный марш на Москву.

* * *

Пётр I, царевич Алексей

— Что ж, Алексей, последняя у тебя возможность стать наследником отеческого престола. Последняя. Хочу думать, воспользуешься ты ею надлежащим образом. Невесту тебе нашли преотличную. Тебе самому она по сердцу пришлась...

— Государь батюшка, я подчинился любому бы вашему выбору. Меня столько лет наставляли, что монархи не имеют права на личные чувства и ничем не поступаются ради интересов своей державы.

— Из сей витиеватой преамбулы следует, что невесту ты выбрал бы себе иную.

— Как вы, государь батюшка, выбрали себе супругу.

— Опять за старое, пащенок! Не тебе меня учить, и престол твой от меня зависит. От меня одного, слышишь!

— Я так и высказал свои мысли, государь батюшка. Шарлотта София красивая и, полагаю, достойная девушка, но я бы предпочёл невесту нашего вероисповедания.

— Выходит, три года жизни европейской не помогли.

— Это моё внутреннее убеждение, государь батюшка, а так я целиком повинуюсь вашей воле.

— Пусть так, лишь бы вёл ты себя достойным образом. Не срамил свою державу перед европейскими государствами.

— Мои учебные успехи должны вас удовлетворить, государь батюшка.

— Хорош новобрачный: об уроках родителю рассказывает.

— Но три года — немалый срок.

— Ещё бы! За это время мы победили шведов — кто о них теперь всерьёз в Европе говорить станет! Справились с турками. Бог даст, на долгие годы. Петербург отстроили. А ты уроки!

— Вы же знаете, государь батюшка, как я хотел разделять с вами тревоги и трудности военного времени. Они стали бы для меня превосходной школой.

— Ненадёжен ты, Алексей, больно ненадёжен. Ни смелости, ни решительности в тебе нет. Может, за эти годы чего и поднабрался. Да ты не бойся, случаев повоевать да покомандовать у нас впереди ещё хватит. Доволен, что в Торгау свадьба состоится? Город нравится?

— Это вместилище людей иных духовных чаяний, государь.

— Это ты про что? Что Лютер здесь в 1530 году со своими сподвижниками составил Торгауские статьи?

— Они и стали основой Аугсбургского вероисповедания.

— Всё верно. Да только ты хоть вчитался в них? Смысл их уразумел? Любопытно ведь с попами нашими о них потолковать.

— Не читал и читать не стану, как того требует наша православная церковь. Никакие ереси не Должны смущать умов истинно верующих.

— Вот те на! Вот и договорились! А ведь трудно мне с тобой придётся, Алексей Петрович. Только теперь снисхождения с моей стороны не жди. Сам ищи, как с государем ладить да в ладу жить. Я тебе шага навстречу не сделаю, так и знай.

— Но, государь, вы же не стали настаивать, чтобы принцесса Брауншвейг-Вольфенбюттельская вероисповедание сменила. Вы же с уважением отнеслись к её вере.

— Не вера это — престиж государственный, дело политическое. Зато все ваши дети останутся в православной вере, как прилежащие России и российскому престолу.

— Я хочу надеяться, это будут сыновья.

— Хорошо бы, да как их загадаешь.

— Разрешите осведомиться, государь, о вашем здоровье. Я знаю, после всех тягот Прутского похода вы направились на воды.

— Был в Карлсбаде, был в Теплице. Каменная болезнь — она у нас в роду, кого только не скручивала.

— Я не знаю никого из Лопухиных, кто бы болел ею.

— Значит, Лопухин ты, Алексей, прежде всего Лопухин. Ради рода своего материнского любые мои запреты нарушить готов.