— Согласен со мной, Диего?

— Согласен. Можно задать тебе вопрос?

— Да.

— Чего ты добиваешься? Стать самым богатым и самым неизвестным человеком в мире?

— Что-то вроде этого. Гамбургеры сегодня покупаю я. : Потом мы с тобой пойдем в кино. Но билеты покупаешь ты.

Сеттиньяз оценивает в сто двадцать четыре миллиона долларов общую прибыль, которую принесли различные компании Климрода в итоге операции на Уолл-Стрит. Дэниэл Хазендорф получил тринадцать миллионов комиссионных.

Сеттиньяз считает, что один дом № 40 на Уолл-Стрит — всего одно здание! — вместе с другими сделками, принес Королю двадцать семь миллионов долларов. Об этой афере писали на первых полосах газет (причем о Климроде даже не упоминали, у всех на устах был Хазендорф), хотя она и не была самой значительной, но уж наверняка наиболее блестящей. Доходы Реба определяли не столько сделки с большими зданиями в его операции по «восстановлению Уолл-Стрит», сколько громадное множество гораздо более скромных, неприметных предприятий, которые через несколько месяцев после этого стали головокружительно наращивать свои прибыли. Какой-нибудь простой ресторан или бар, какая-нибудь лавка или квартира повысились в цене в три-четыре раза просто из-за возрождения квартала и соседства всех этих банков.

Он распространил сферы своей деятельности на Уолл-Стрит — ею руководили Хазендорф, Хаас и другие доверенные лица, чьи фамилии здесь приводить бесполезно, — осуществив фантастическую серию операций, которыми руководили другие «команды» — об их существовании, по-видимому, было известно лишь Хаасу.

Выдвижение на первый план Дэниэла Хазендорфа (впоследствии он оказался менее удачливым, так как отошел от Реба) и пребывание самого Климрода в тени являлись следствием заранее заключенного между ними соглашения. Реб Климрод питал искреннее отвращение к собственному «паблисити».

Афера на Уолл-Стрит началась в октябре 1950 года, а завершилась в июне 1951-го.

Но до ее начала он успел съездить в Лондон.

А главное, в его жизни — до, во время и после этой операции — присутствовала Чармен Пейдж.

— 24 -

— Дэвид Сеттиньяз?

Спокойный и размеренный, без всякого напряжения голос, назвавший его имя, отчетливо выделялся в смутном гуле снующих в холле людей. Выйдя из лифта, Сеттиньяз обернулся и увидел его: в голубой рубашке, положив холщовую сумку к ногам, он невозмутимо стоял, прислонившись к отделанной мрамором стене. Это было 18 сентября. Сеттиньяз сказал двум мужчинам, сопровождавшим его:

— Извините. Я позвоню вам завтра.

Он подошел к Ребу Климроду. Пристально посмотрел на него, не зная, что сказать. Слава богу, первым нашелся Климрод, который, улыбаясь, спросил:

— Как прошло свадебное путешествие?

— Чудесно. Куда вы запропастились? На прошлой неделе мне звонил Джордж Таррас и сообщил, что вы приезжали к нему, чтобы вернуть книги.

Сеттиньязу было как-то не по себе, хотя он не понимал, почему. Такое чувство, словно случайно встретил старого сослуживца по полку, которого уже запамятовал… Почти машинально он прошел через холл, остро чувствуя присутствие рядом этого худого, нелепо одетого человека, не расстающегося с чудной холщовой сумкой. Они вышли на Мэдисон-авеню. Стояла прекрасная, очень жаркая погода. Мимо прошествовал эскадрон секретарш, которые улыбались Сеттиньязу, не без любопытства посматривая на его спутника.

— Вы меня ждали?

— Да.

— Почему же вы не поднялись в мой кабинет?

— Что вам сказал обо мне Джордж Таррас? — ответил он вопросом на вопрос.

— Лишь то, что вы приезжали к нему в штат Мэн, чтобы вернуть книги. И очаровали его супругу.

Сеттиньяз заставил себя настроиться на легкий тон, несмотря на неопределимое смущение, которое испытывал:

— Кажется, ваши познания в живописи далеко превосходят средний уровень…

— Вы больше ничего не хотите мне сказать? Сеттиньяз пытался вспомнить, напрягая память.

— Нет, — искренне ответил он, — но разве это важно?

— Не очень, — сказал Климрод. — Мне хотелось бы поговорить с вами. У вас есть полчаса времени или вам будет угодно назначить мне встречу?

— Послушайте, я…

Длинная рука Климрода взяла его под локоть, и этот жест еще больше смутил Сеттиньяза. Могу ли я называть вас Дэвид?

— Конечно.

Климрод рассмеялся:

— Я все равно не смог бы принять ваше предложение отобедать. К сожалению, занят. Но в следующий раз непременно.

В его глазах мелькали лукавые искорки. «Я — законченный кретин», — мрачно подумал Сеттиньяз с присущей ему честностью. Но Климрод продолжал:

— Очень скоро, скажем, через пять-шесть месяцев, мне понадобится адвокат вроде вас. Нет, нет, я не намерен иметь дело ни с Уиттакером, ни с Коббом, ни с кем-либо из их помощников. Я навел о вас справки…

На его лице появилась улыбка, неповторимая улыбка:

— Не обижайтесь на меня, пожалуйста. Кстати, я не нашел ничего — как бы это сказать? — что не делало бы вам чести. Как адвокат вы мне понадобитесь весной. Но окончательное решение за вами. А пока что на несколько ближайших месяцев у меня есть к вам предложение. Мне хотелось бы встречаться с вами три-четыре часа в неделю. Разумеется, если это поможет делу, я готов вступить в официальные сношения с Коббом или Уиттакером, чтобы оплатить им ваши услуги. Именно ваши, а не прочих юристов, пользующихся заслуженно высокой репутацией. Я заплачу столько, сколько потребуется. Мне бы хотелось встречаться с вами три-четыре часа еженедельно, необязательно в один и тот же день — у нас с вами разный распорядок времени, — я буду задавать вам вопросы в основном теоретического характера…

Ошалевший Сеттиньяз смотрел на Реба:

— Вы хотите, чтобы я обучил вас праву? И всего за три часа в неделю?

— Что-то вроде этого. Но суть даже не в этом. Я хочу узнать самое главное — то, что мне необходимо. Я точно знаю, что мне нужно, а что — нет.

— На любом вечернем курсе вы бы… Климрод отрицательно покачал головой, по-прежнему улыбаясь.

— Нет. Я уже пробовал, — он весело засмеялся, и вдруг сразу стало очевидно, насколько он еще молод. — Нет, все идет там очень медленно, они теряют время на пустяки, к тому же расписание занятий не всегда мне подходит. Я обо всем хорошенько подумал, Дэвид. Может, вопрос в деньгах?

Он засунул руку в сумку и вытащил несколько пачек тысячедолларовых банкнот.

— Извините, я не хотел бы вас обидеть. Подскажите мне, что надо делать, и я немедленно улажу все финансовые проблемы. С Уиттакером и Коббом или с вами лично.