– Ты права. Кругом права. Но лучше бы ты завтра не уезжала, – сказала Джози, голос которой вновь стал капризным.

– Через две недели я приеду снова. Обещаю, – сказала Дженни.

– Через две недели? Я не представляю, как я выдержу одна целых две недели. Не могу я так! – воскликнула Джози и заплакала.

– Джози, успокойся, дорогая.

– «Успокойся, дорогая», – передразнила ее Джози. – Успокоишься тут в задницу! Не ты же здесь торчишь. Тебя бы на мое место. А меня – на твое. Ты такая счастливая. Завтра поедешь в Лондон. Вышла замуж за хорошего человека. Носишь ребенка, которого вы оба хотите. У тебя просто замечательная жизнь и никаких тревог!

Дженни едва не расхохоталась. У нее-то никаких тревог? Знала бы эта капризная девчонка, что ее жизнь состоит из сплошных тревог. Дженни тревожило, что Билли Мэдден может разнюхать, куда скрылась Джози. Ее тревожило, что Шейми узнает истинную причину ее поездки в Бинси. Еще сильнее Дженни волновалась, что он может узнать правду о последствиях ее детской травмы. Едва заколет в боку, где-то заболит или судорогой сведет ногу – и Дженни сразу обуревала пугающая мысль: а вдруг она потеряет ребенка? И наконец, вдруг Шейми бросит ее и уйдет к Уилле Олден? Дженни видела его лицо, когда он обнимал Уиллу. Там, в гостиной, у гроба адмирала Олдена. Ее муж по-прежнему любит эту женщину. Дженни видела это по его глазам, по тому, как он нежно смотрел на Уиллу и как нежно прижимался щекой к ее щеке.

– Джози, у каждого из нас есть свои тревоги, – тихо сказала Дженни.

Джози заплакала еще сильнее:

– Дженни, прости меня, пожалуйста. Какая же я эгоистичная дура! Знамо дело, у тебя тоже есть о чем тревожиться. Тебе рожать, считай, одновременно со мной, а ты еще вдобавок волнуешься за меня и моего ребенка, как за своего. Ты меня простишь?

Джози встала на колени, прильнув к Дженни.

– Не говори глупостей. Ты ничем не провинилась, – сказала Дженни, гладя бывшую ученицу по голове. – Я понимаю, насколько тебе тяжело. Но осталось подождать всего семь месяцев. Не такой уж долгий срок, вот увидишь.

Джози шмыгала носом и кивала. А Дженни, продолжая гладить ее по голове, посмотрела в окно гостиной, за которым сгущались вечерние сумерки.

«И тебе выдержать всего семь месяцев, – сказала она себе. – Это совсем недолго. Не успеешь оглянуться, как они пролетят. Только семь месяцев».

– Никак к нам мистер Стайлс пожаловал? Всегда рад видеть, – сказал Билли Мэдден, отрываясь от газеты.

– Мне надо с вами поговорить. Наедине, – лаконично сообщил Макс.

Билли едва заметно кивнул. Трое мужчин, сидевших за его столом, встали и направились к барной стойке. Макс сел рядом с Билли.

– Видал? – спросил Билли, тыча пальцем в первую полосу газеты. – В Уайтчепеле двое придурков поссорились из-за нескольких фунтов и постреляли друг друга. Одного звали Сэмом Хатчинсом. Не из твоих ли? Не тот ли молодец, что забирал твое добро и переправлял к кораблю в Северном море?

– Да, он, – все так же лаконично ответил Макс. – Второй тоже работал на меня. Они повздорили из-за оплаты за порученную мной работу и своей дуростью спутали мне все карты. Потому я пришел сюда.

Нельзя сказать, чтобы Макс врал. Он просто говорил часть правды. Газеты напечатали свою версию происшествия в «Даффинс». Макс знал, что английское правительство ни в коем случае не позволило бы рассказать правду о случившемся. Газеты послушно опубликовали то, что им велели: двое друзей выпили лишнего и сильно поспорили из-за денег. Один выхватил пистолет и выстрелил в соперника, а когда сообразил, что́ наделал, застрелился сам.

В газетах не было ни единого упоминания о третьем человеке, находившемся в комнате. Это он, догадавшись, что за ними следят, застрелил обоих и бежал через окно. О нем газеты молчали.

Макс помнил эту жуткую сцену. Помнил, как вытащил пистолет. Помнил ужас на лице Бауэра и стоическую покорность судьбе на лице Хоффмана. По крайней мере, смерть обоих наступила мгновенно. Макс был превосходным стрелком и каждому всадил пулю между глаз. Сам он едва успел скрыться от полиции и человека из Бюро секретной службы.

Макс лишился двоих агентов. Цепь, связывавшая его с Берлином, оказалась безнадежно разорвана. И все из-за этого дурня Бауэра. Оставался бы себе в Говане, на верфи. Так нет, запаниковал и помчался в Лондон. Досаде Макса не было предела. Выстроенная им система работала как идеально отрегулированный механизм. От Глэдис сведения поступали к Хоффману. Тот появлялся в лодочной мастерской и после короткого плавания на моторной лодке передавал их на корабль, ожидавший в Северном море. И теперь этот механизм уничтожен. Берлину отчаянно требовались сведения из лондонского Адмиралтейства и с верфи на Клайде. Макс исправно поставлял им эти сведения. Случившееся отбросило его далеко назад.

За пару дней до инцидента Макс получил сообщение от Бауэра. Бауэр извещал, что за ним следят, в чем он абсолютно уверен. По словам агента, у него имелось кое-что для Берлина, представляющее особый интерес, и с этим материалом он приедет в Лондон. Макс приказал ему никуда не ездить, а ждать курьера. Однако Бауэр не послушался, сел в поезд и явился прямо к Хоффману. Безмозглый идиот! Ведь знал же, что Хоффман – ценнейший курьер Макса. Макс успел предупредить Хоффмана и велел, когда Бауэр приедет, вести его в «Даффинс».

Скорее всего, за Бауэром следили и в Лондоне. Его вели до меблирашек, поскольку полицейские постучались в дверь комнаты почти сразу же, как Бауэр и Хоффман туда вошли. Макс едва успел пристрелить обоих, бросить в огонь привезенные Бауэром документы и скрыться. Только чудом его не схватили. В него стреляли, и одна пуля пролетела совсем рядом. Если бы англичане могли, они бы его убили.

– Очередное плавание отменяется, – сказал Мэддену Макс. – Это я и пришел сказать.

– И долгим будет простой?

– Не знаю. Пока не найду нового курьера.

– А почему бы тебе самому не отвозить барахлишко к кораблю? – предложил Билли. – Обычное дело.

– Сейчас это было бы рискованно.

– Ищейки кусают за пятки?

– Да, – ответил Макс. – Кусают.

И снова он частично говорил правду. Но Макс опасался вовсе не лондонских полицейских. Его волновало Бюро секретной службы. Макс был немцем, живущим в Лондоне, и потому находился у них под подозрением. Он не раз замечал за собой слежку, однако знал, что никаких улик против него у англичан нет. Среди документов, поставляемых Глэдис, были и материалы из досье на него. Судя по ним, Бюро не считало его потенциальным шпионом.

Сейчас он, как никогда, должен оставаться вне подозрения, а значит, не делать ничего такого, что могло бы насторожить англичан. Он для них – светский повеса, живущий в «Кобурге», обедающий в самых модных и дорогих лондонских клубах и посещающий дома знати. Если его вдруг заметят в Восточном Лондоне, да еще в задрипанной лодочной мастерской, это сразу покажется подозрительным.