19 октября 1836 г. Александр Сергеевич поставил заключительную точку в повести «Капитанская дочка» — высочайшем и светлейшем духовно-историческом прозрении русской литературы.

7

Гром грянул 4 ноября 1836 г. Утром Александр Сергеевич получил сразу три экземпляра анонимного письма на французском языке. Помимо него, такие же письма получили семь или восемь человек из так называемого кружка семьи Карамзиных — самых близких Пушкиным друзей в последние годы жизни поэта[142]. Содержание анонимки было следующим:

Прежде всего следует сказать, что Пушкин был не единственным в Петербурге, о ком распространяли подобные пасквили, отношение к ним в обществе было соответствующее — посмеялись и забыли. Биографы поэта слишком преувеличивают значение этого писания в последующих событиях — из-за анонимок не вызывали на дуэль! Как справедливо отмечал A.B. Трубецкой, «в то время несколько шалунов из молодежи, — между прочим Урусов, Опочинин, Строганов, мой consin, — стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин. В другое время он не обратил бы внимания на подобную шутку и, во всяком случае, отнесся бы к ней, как к шутке, быть может, заклеймил бы ее эпиграммой». Но дела приняли несколько иной оборот.

Особенность данной анонимки заключается в том, что при ближайшем рассмотрении она оказывается в не меньшей степени направленной против царствующей фамилии Романовых, чем против A.C. Пушкина. Уже один этот факт свидетельствует о том, что дипломат талейрановской школы[146] (I), ученик Меттерниха[147] и профессиональный служака с более чем двадцатилетним стажем работы на политическом поприще, каковым был барон Геккерен, никогда, ни при каких условиях и ни за какие награды ничего подобного позволить себе сочинить и организовывать распространение сочиненного не осмелился бы — на худой конец он сочинил бы что-то не менее действенное и пакостное, но без оскорбления особ монаршего дома. На то он и был высококлассным дипломатом при самых крупных европейских дворах, чтобы в любых своих действиях в первую очередь руководствоваться именно мнением и возможной реакцией монархов. Посланная Пушкину и его друзьям анонимка для дипломата однозначно становилась карьерным самоубийством, поскольку уже со времен Даниэля Дефо в серьезных державах, каковой бесспорно являлась и Россия, были налажены и контрразведка, и политический сыск и императору ничего не стоило выяснить, кто является автором и распространителем в придворных кругах антиправительственных писаний. Геккерен дураком или самоубийцей никогда не был, да и просто так отдаваться на милость Пушкину или кому-либо иному явно не собирался. Изощренные же построения особо ретивых пушкиноведов на тему сексуальных извращений посланника и его отчаянной борьбы за свое «маленькое счастье в постели Дантеса» свидетельствуют лишь об извращенности самих авторов этих построений, не способных отличить собственные комплексы от психологии европейского дипломата постнаполеоновской Европы.