А вот, например, тот же Федька Синельников, денщик Мартина Карловича, в касту «пахарей» не попал. Хотя в роте на моем месте провел больше недели. На него смотрели снисходительно, как на дурачка. И еще он умудрился получить пару зуботычин даже от такого вечно спокойного старика, как Семен Петрович. Почему? Потому что хитрован и недотепа. Ну и воришка, опять же. Для него ж было в порядке вещей спереть что-нибудь с барского стола и снести это «лодырям», чтобы те его разбудили вовремя. К «пахарям» он со мздой даже не совался. Я же ту неделю никому ничего не носил. Договорился с женой Германа, хозяина дома, что вечером или с утра либо с дровами помогу, либо по скотнику с лопатой пройдусь да вычищу, а она, в свою очередь, не даст мне проспать побудку. Полчаса ежедневного труда – и не надо ничего воровать. Федьке такой вариант даже в голову не пришел. Не того образа мысли человек. И столовался он не с нашей артелью, а с теми, кто больше по водке и песенкам. Причем они его посылали к деревенским за выпивкой, а он – бегал. И приносил. И очень радовался, когда я вернулся в строй и он снова вернулся в денщики.

И еще. В тот же день, когда меня назначили к Нироннену денщиком, жена Германа приходила в наше капральство и долго расспрашивала Семена Петровича о том, что я за человек и с чем меня едят. Ну а он и рассказал все по-свойски. Поэтому ту неделю мне и не пришлось стирать портки за господином порутчиком. Федька же – стирал. А жена Германа, да и сам Герман, Федьку частенько лупили за то, что недотепа. И Федька это воспринимал как должное, и Мартин Карлович смотрел сквозь пальцы на то, что гражданские лупцуют его солдата. Хотя какой он солдат? Нестроевой же!

М-да… Рота – она как большая деревня. Все про всех знают, все обо всех судачат, мнение составляют да друг другу пересказывают. И все эти пересуды каким-то волшебным образом проходили мимо меня. И даже Сашка, который активно во всей этой болтальне участвовал, ни сном ни духом не обмолвился.

Такая вот у меня сама по себе сложилась репутация. Я даже не прикладывал к этому каких-то специальных усилий. Все думал, что это меня Ефим опекает, поэтому и служба идет не так, как поется в заунывных песенках горьких пьяниц. Ан нет. Если бы настроил против себя «пахарей» – то никакой Ефим бы не защитил, быть бы мне битым каждый день. Как тот лопух, которого я отметелил в Луге. И то, что я не помню, как его звали – это тоже плюсик мне в репутацию. У нас его никто не помнит. Этого ухаря «обсчество» быстро сплавило не просто в другую роту, а даже в другой батальон. Где он осел в нестроевых, поближе к возничим. Таскать, копать и выгребать навоз за волами.

Короче говоря, один из поздравителей, который пришел с Семеном Петровичем – еще один весьма старый солдат глубоко за сорок лет – уведомил меня, что если вдруг бояре решат выдвинуть меня на капрала, то «обсчество» поддержит. Потому как я славный малый, ага. И этот солдат приглашает меня и Семена Петровича посидеть в кабаке, сыграть пару партий в кости и просто хорошо провести время. Ну чтобы так, с размахом, рублев эдак на пятьдесят. Ясен пень, все это не прямо сейчас, а когда будет свободное время. А зимой оно наверняка у нас будет. Во Пскове же есть хорошие кабаки, верно?

Да, во Пскове! Вся наша дивизия отходит на зимние квартиры на север, в Дерпт, в нищую и голодную Лифляндию. А Кексгольмский полк будет зимовать на богатой и сытой земле Новгородской губернии, в уютном городе Псков. Вчера на генеральском банкете старшие офицеры так и порешили – мол, негоже, что армия только дорогу на Петтербурх перекрывает. Надо еще с юга Чудского озера полк поставить, закрыть дорогу на Новгород.

И – пятьдесят рублей. А не двести, как Ефиму. Но я молчу, чего уж теперь. До Пскова еще дойти надо, будет еще время узнать, что да как. Тем более пятьдесят рублей – это, конечно, не восемьсот, но у меня-то даже алтына нет. Так что переживать на эту тему буду потом. Когда высплюсь. Если, конечно, дадут.

* * *

– Такие дела, Ефим. Потому я считаю, что этот швед никакой не кузнец, а весьма даже крученый мужик. Если уж решил в одиночку на мызу напасть.

Ефим пыхнул трубкой и переспросил:

– А точно он? Я, конечно, лесовикам Годарева доверяю, но мало ли? Вон у тебя тоже были необычные ботинки, с росписью на подметке.

Я усмехнулся. Так-то да, сапожник у нас с этим шведом один был. Какой-нибудь прилежный китаец Лао Цзы или усердный пакистанец… какие там у пакистанцев имена бывают?

– Точно, Ефим. Боты шведской работы. Мне из-за моря привозили, и там не каждый в таких ходит. А только совсем уж непростые ребята.

Ну да, вру. Но не рассказывать же крестному про иновременные берцы? При этом позарез надо, чтобы он ко мне прислушался.

Потому что дюжину, которая будет сопровождать Черкасских, поведет он, Ефим. А я буду во главе другой половины капральства. Поеду с Симанским и нашим полковым квартирмейстером, секунд-майором Стродсом. Ефим княжичей сопровождает до самого Новгорода. Нам же чуть попроще, всего лишь до Пскова. И в плане рисков… У нас, конечно, немалая сумма полковой казны с Генрихом Филипповичем едет, но с группой Ефима – те самые, на кого охотился мой конкурент-попаданец. Если я, конечно, ничего не путаю.

– Понял тебя, Жора. Будем держать ухо востро.

Мы обменялись рукопожатиями, после чего этот медведь сграбастал меня в охапку и прошептал на ухо:

– Не оплошай, малец. Считай, первое твое самостоятельное дело. Знал бы ты, как неохота тебя одного отпускать!

Я рассмеялся. Надеюсь, он не заметил, что смех мой натянутый и вымученный.

– Дети растут, крестный. Ты в свои годы всего чуть-чуть как отец, а сын глядь – уже и бриться сам начал. А? – и отпихиваю его кулаком в плечо.

Ефим усмехнулся.

– Все тебе шутки шутить, Жора. Ладно, бывай. В конце концов, если не справишься – туда тебе и дорога.

– До встречи, крестный. И помни, что я тебе говорил. Такие люди в основном по ночам любят свои делишки обстряпывать, – и уворачиваюсь от затрещины. Ну да, не по чину мне Ефима поучать. Эхма, треуголку он мне все-таки сбил. Ловчее надо быть!

– Иди, командуй, малец.

Поднимаю треуголку. Иду, командую. И не оглядываюсь. Примета плохая – оглядываться.

– Команда, стройсь! На плечо!

Солдаты встают в две шеренги по пять человек, вскидывают мушкеты. Лука Исаакович Симанский кивает своему сыну, тот кричит тонким голосом кучеру:

– Поехали!

Коляска Симанских и карета квартирмейстера медленно покатили по дороге на восток. Мы быстрым шагом за ними.

– А Ефим оглянулся, – сказал Сашка.

И зачем мне это знать? Кто тебя за язык тянул, шельма? И так на душе кошки скребут…

* * *

Я говорил, что нам всего лишь до Пскова? Ну так это «всего лишь» – без малого триста верст. Нам с двумя каретами добираться дней десять. А полку этот маршрут проходить никак не меньше месяца. И это с учетом прямоезжей дороги неплохого по местным меркам качества. Хорошо, если полк к октябрю доберется, до холодов. И к моменту их прибытия наше капральство должно обустроить в городе квартиры, решить вопрос с дровами, провиантом и многое другое. Нет, конечно, не только моей дюжине. Ефим с ребятами должен подтянуться из Новгорода где-то через пару недель после нас. Как-никак все же он капрал всей нашей команды.