Присутствовавший на военном совете адмирал Вирен, командующий потопленным флотом, тоже высказался за продолжение обороны.

Последним должен был изложить своё мнение Фок, как старший по возрасту. Он, как говорили, подготовил к совету особую записку, но, видя настроение большинства, не стал её зачитывать, а дал несколько практических советов и предложений.

Закрывая заседание, Стессель сказал, что надо держать линию обороны, не допуская неприятеля в город, чтобы избежать резни.[359]

18 декабря утром японцы взорвали заложенный под укрепление № 3 огромный заряд. Неприятельская артиллерия сразу же сосредоточила на этом укреплении свой огонь. Начался штурм. Русские батареи начали обстрел атакующих. Тем не менее японцы преодолели обвалившийся бруствер и ворвались в укрепление. Вскоре над ним показался японский флаг. После полудня японцы предприняли атаку на Скалистый кряж, но были отбиты ружейным и артиллерийским огнём. Колчак писал, что его пушки работали «очень натурно», – вели стрельбу прямо по наступающим.

Утро 19 декабря было ясное, тихое. Ночью защитники крепости оставили ещё несколько укреплений, так что линия Скалистых гор, где располагались батареи Колчака, стала передовой.[360] Рано утром японцы начали штурм Большого Орлиного Гнезда. Защитники, занимавшие кольцевой окоп на вершине, отбивали одну атаку за другой. После каждой из них следовал ожесточённый артиллерийский обстрел. В середине дня японцам удалось достичь вершины и водрузить там свой флаг. Это стало сигналом для русских батарей, в том числе и со Скалистой горы, открыть огонь по вершине. Защитники, воспользовавшись передышкой, собрались вместе и стремительной атакой сбросили японцев с вершины. Матросами в этом бою командовал лейтенант С. Н. Тимирёв. Японцы возобновили обстрел, один снаряд попал в склад ручных гранат («бомбочек»), произошёл страшный взрыв, который и решил судьбу Большого Орлиного Гнезда.[361]

В своё время, ещё в начале осады, русские и иностранные газеты обошла «историческая» фраза Стесселя: «Я умру в последнем рву». К концу осады это желание, видимо, пропало. Сказывалось влияние Рейса, а также, возможно, и супруги, озабоченной спасением имущества. Не исключено, что в этом направлении действовал и Фок, скрытый капитулянт.

Ещё 17 декабря, сразу после военного совета, Стессель приказал отправить в Чифу миноносец с полковыми знамёнами. А 19 декабря, получив известие о падении Большого Орлиного Гнезда, послал к японцам парламентёров с предложением начать переговоры о капитуляции. Английский военный корреспондент Э. Ашмед-Бартлет писал, что потеря этой позиции дала Стесселю «удобный повод», за который он ухватился «с излишней торопливостью».[362]

Тем временем Фок отправил к командующему Восточным фронтом генералу Горбатовскому записку с приказом оставить ещё ряд позиций, в том числе Малое Орлиное Гнездо. Горбатовский спросил, зачем оставлять эти позиции, когда они ещё держатся. Тогда Фок прислал ему новую записку, требуя выполнить приказание, а записки сжечь.[363] Видимо, надо было подкрепить аргументы в пользу капитуляции.

Около семи часов вечера в сгустившихся сумерках все увидели ряд коротких и ярких вспышек на Золотой горе. Это был условный сигнал для срочного уничтожения судов, мастерских и всего ценного боевого материала. Вскоре загрохотали заряды, заранее подведённые под затопленные суда. Началась горячка уничтожения. Теперь грохот раздавался уже не только в порту, но и на позициях, где взрывались боеприпасы. Окутанный дымом разрушенный город то с одного конца, то с другого освещался всполохом очередного взрыва. Восточный бассейн превратился в гигантский костёр. Особенно живописно горел «Ретвизан». Огонь выбивался из иллюминаторов, доставал до верхушек труб, разливался по палубе кроваво-жёлтыми волнами, гудел, шипел, свистел. Каждый из горевших кораблей время от времени сотрясался от внутренних взрывов – рвались оставшиеся в погребах боеприпасы. Суда как-то неловко переворачивались и всё более опускались в воду.

Рухнули в одночасье дисциплина и порядок. На улицах перемешались пьяные солдаты, матросы и рабочие. Вспыхивали пьяные драки. Китайцы деловито грабили пустые дома, накладывая добычу на подводы. Людям, всё это наблюдавшим, казалось, что наступил конец света.[364] Но это был всего лишь конец Порт-Артура.

Из этого ада удалось благополучно выскочить трём уцелевшим миноносцам, в том числе и «Сердитому». Они укрылись в нейтральных портах. Наутро буксир оттащил «Севастополь» из бухты на большую глубину. Были открыты кингстоны, немногочисленная команда пересела на шлюпку. Эссена удалось уговорить сойти с корабля чуть ли не в последнюю минуту. Броненосец опрокинулся и затонул. Бульканье было столь громким, что его слышали даже в притихшем после ночной вакханалии Порт-Артуре.

Рано утром 20 декабря, когда Колчак и Круссер собирались начать обстрел Орлиного Гнезда, был получен приказ: первыми огня не открывать, стрелять только при наступлении японцев. Когда рассвело, за линией фронта, вплотную подошедшей к Скалистой, на вершинах сопок стало видно множество японцев. Они безбоязненно собирались на самых открытых местах, разглядывали русские позиции в бинокль и без бинокля. Кое-где слышались удары последних взрывов. Город и порт были скрыты в дыму догоравших пожаров.[365]

В этот день встретились две делегации для заключения соглашения о капитуляции. Русскую делегацию возглавлял Рейс, уполномоченным от флота был капитан 1-го ранга Э. Н. Щенснович. Никто не подумал включить в делегацию городского голову, а потому о частном имуществе лиц и учреждений при подписании протокола даже не вспомнили. Всё оно потом было захвачено японцами.[366]

При встрече японцы передали русским уполномоченным условия капитуляции на английском языке. Было предложено в течение 45 минут изучить их и дать ответ. Пока разбирались с английским текстом, время истекло. Рейс был настроен принимать всё как есть. Тем более что японцы дали понять, что менять они ничего не будут: условия присланы из Токио. «Тут ничего не поделаешь, – сказал Рейс, – ведь они победители». Протокол был подписан.

После войны дело о сдаче Порт-Артура разбирала особая Следственная комиссия. Она пришла к заключению, что Стессель, сдавший крепость в то время, когда она ещё могла защищаться, «тем самым не исполнил своей обязанности по долгу присяги и согласно требованиям воинской чести». Рейс был признан его соучастником. Комиссия предъявила претензии к адмиралам Вирену и Григоровичу, которые не потребовали созвать военный совет, узнав о решении Стесселя сдать крепость, а наоборот, согласились включить в состав делегации Щенсновича, не дав ему чётких указаний. Претензии к Щенсновичу состояли в том, что он «не испросил точной инструкции у адмиралов относительно даваемого ему тяжкого поручения… и согласился без всякого протеста на предложение полковника Рейса подписать унизительные для достоинства России условия сдачи крепости».[367] Согласно протоколу о капитуляции нижние чины армии и флота отправлялись в плен. Офицеры могли возвратиться на родину, дав подписку (японцы переводили это слово как «присяга») о том, что они больше не будут участвовать в военных действиях в настоящей войне. Отказавшиеся дать подписку отправлялись в плен. Гражданские лица могли выехать на родину через какой-либо нейтральный порт или остаться в Порт-Артуре.