Дубровин сокрушенно молчал.

– Шиленский, – тихо произнес отец Евмений, – привез вчера деньги на колокол. Тридцать тысяч. Я могу попросить его пожертвовать их для спасения души Екатерины.

На лице Дубровина мелькнул испуг.

– Вы оба решительно спятили, как я погляжу, – спокойно сказал Турчин. – Нарекли меня извергом и тут же лишились разума. Владимир Семеныч, коллега, вам ли не знать, что спасение наркоманов – в руках самих наркоманов? Вам ли не знать, что если есть у него воля к жизни, наркоман выживет, а если нет, туда ему и дорога, ибо ни на что иное он не способен, кроме распространения этой заразы. Вы предлагаете нам пожертвовать репутацией ради еще одной эфемерной попытки исцеления чужого нам человека. А о детях, которых мы наблюдаем, вы подумали? А о больнице? А о том, что тем самым мы компрометируем благотворительность как таковую, – вы подумали об этом?

– Так я ведь и говорю, давайте попросим Шиленского, – сказал отец Евмений.

– Я сам к нему съезжу, – робко сказал Дубровин.

– Это еще зачем? – вскинулся Турчин. – Вы лучше оба пойдите к Соломину и упросите его отдать свои кровные на лечение своей крали. Посмотрю я, как у вас это получится.

– Зачем ты так, Яша? Чего ради человека мучить? Мы с тобой – хочешь не хочешь – заработаем, а художнику каждая копейка дорога.

– Ой ли? Заработаем, говорите? – презрительно возразил Турчин. – А кто позапрошлой зимой чуть не замерз в метели под Алексином? – Турчин обратился к отцу Евмению: – Видите ли, святой отец, позвонила добрая женщина нашему сердобольному доктору и попросила съездить с эхокардиографом к своей матушке, у которой не то инфаркт, не то приступ стенокардии. Сказала: вы, миленький, до Тулы доезжайте и оттуда позвоните мне, я вам, говорит, дальнейшие указания, как проехать, дам. Слово за слово, так наш доктор до Мценска и добрался, посмотрел старушку, нашел инфаркт, сделал назначения и, не выпив даже чаю, отбыл. Обратно ехал уже ночью, решил срезать и после алексинского моста заплутал в чистом поле. Батарейка телефона села, машина забуксовала, бензин закончился, и под утро он прибыл в Колосово по пояс в снегу. Потом мы его от плеврита спасали, а это с его пристрастием к курению оказалось нешуточной задачей. Так что? – заключил Турчин. – Легко нам копеечка дается? Поди не за-ради Бога, не то что спекулянтам и Левитанам, да?

– Давайте я Шиленскому позвоню, – сказал отец Евмений.

– Святой отец, – возразил Турчин, – разве вы не понимаете, что после этого звонка вам не только ни копейки не видать от вашего благодетеля в будущем, но и уже выданное на колокол у вас отберут? Вы бы лучше молились за заблудшую овечку, и то бы больше пользы принесли.

– Не даст Шиленский, – схватился за подбородок Дубровин. – Я не видал еще ни одного богача, который бы не считал денег. А мы можем на колоколе этом сэкономить как-то?

– И что? А потом остаток стибрить в пользу утопающих? А вы саму королеву спросили, хочет она выздоравливать или ей и так прекрасно и чем скорей откинется, тем лучше?

– Не смей так говорить о живом человеке!.. – рявкнул Дубровин и, увидев, что Турчин стушевался, добавил: – Не знаю я, братцы-кролики, что делать, решительно не знаю…

– Да, загвоздка какая… – вздохнул отец Евмений.

– Никаких трудностей, – воскликнул Турчин, – утешайте себя тем, что, когда будет звонить ваш колокол, вы будете знать, по ком он звонит. Я тоже не железный, знаете ли. Я, может, даже влюблен в нашу барышню…

Дубровин и священник подняли глаза на анархиста.

– А что тут удивительного? Я не скопец. И не чужд человеческого. Я имел счастье плавать с ней недавно на лодке слушать иволгу. И меня очень тронуло общение с этим существом…

Дубровин молчал, подняв брови. Отец Евмений, сообразив что-то, потупился и защелкал четками.

Наконец Дубровин произнес:

– И при этом ты против того, чтобы она выжила?

– Нет, Владимир Семенович. Я не против. Я очень даже за. Но сделать это она должна не за чужой счет.

– Отец Евмений, вразумите его, – взмолился Дубровин.

– Да, батюшка, сделайте милость. На вас благодать, дайте моему разуму каплю, чтобы и я тоже понял, почему мы ради одного человека должны лишать сотни детей и весьегожцев квалифицированного медицинского обслуживания?

– Благодать здесь ни при чем, Яков Борисович, – сказал священник. – И без нее понятно, что сердце ваше полно любви и болит этой любовью за Екатерину. Поступать здесь следует по чести, и вы правы в том, что стоите на этом.

Турчин налил себе стакан воды и стал медленно пить.

– Я поехал к Шиленскому, – сказал Дубровин, встал и вышел в сени, но оглянулся на Турчина и, прежде чем хлопнуть дверью, погрозил ему кулаком:

– Чтоб ты был здоров, Яша, бисов сын!

На другой день Ирина Владимировна явилась в больницу с угощениями, оставшимися от празднования дня рождения супруга. В столовой терапевтического отделения сдвинули столы и заставили их тарелками с кулебяками, пирожными, салатами, яблоками, картошкой, вишней, сливой, поставили банки с охапками астр и георгинов, выставили батарею дешевого коньяка.

Коренастая санитарка Лариса Мелентьевна, потряхивая свежей завивкой, раскладывала вилки, нарезала хлеб. Турчин знал, что она не слишком нуждается в нищенской зарплате, поскольку муж ее, дальнобойщик, прилично зарабатывал и даже регулярно вывозил жену с младшими детьми в Турцию и Египет. Он приглядывал за ней, чтобы убедиться в чистоте ее намерений, поскольку, например, относительно заведующей санблоком – худющей циничной Алевтины («Хорошо работаем: прошла неделя – ни одного жмурика…» – в таком духе она докладывала диспозицию в реанимации) – ему многое было ясно: отец ее держал борова, которому она ведрами таскала столовские объедки.

За застольем присматривала Надежда Петровна, старшая медсестра, строгая, с волевым лицом и тонкими губами, оплот обоих докторов, устранявшая все трения с районным начальством и содержавшая в безупречности больничную картотеку, которую вела в разработанной Турчиным клиентской базе данных. Дубровин ее побаивался, и побаивался с удовольствием, потому что она охотно разделяла с ним ответственность, считая работу его и Турчина служением и великим благом, посетившим Весьегожск и его жителей.

Когда зашли Соломин с Катей, Алевтина была уже навеселе. Стыдясь отца Евмения, она прикрывала ладонью щербатый рот и шепотом рассказывала Ирине Владимировне, как голубь полчаса топтал голубку на подоконнике, потешая больных. Ирина Владимировна хохотнула и, махнув рукой, продекламировала: «Наталья Павловна сначала его внимательно читала, но скоро как-то развлеклась перед окном возникшей дракой козла с дворовою собакой и ею тихо занялась». Закончив, она подняла подбородок и оглядела всех присутствовавших за столом.

– Ой, Ириш, как же я тебе завидую, – воскликнула Лариса Мелентьевна. – Мыслимо ли, столько стихов знать!..