На другой странице большого альбома Эдуар судорожно вывел: «300!» Он перечеркнул 300 и написал «400»! Ну и энтузиазм! Он добавил: «400 – 7000 франков = 3 миллиона!»

Он явно совсем спятил. Ему уже недостаточно затеять неосуществимый проект, нужно к тому же действовать быстро, немедленно. Ладно, в принципе Альбер не возражал против трех миллионов. Он даже был скорее «за». Но Эдуар, очевидно, витал в облаках. Он навалял пару эскизов и мысленно уже перескочил на стадию производства! Альбер вдохнул поглубже, словно перед разбегом. И попытался говорить спокойно:

– Послушай, парень, мне кажется, это неразумно. Изготовить четыреста памятников, не знаю, представляешь ли ты, что это…

Хн! Хн! Хн! Эдуар испускал такие звуки, когда это было очень важно, за время их знакомства он делал так всего раз или два, это было требование, он не гневался, он хотел, чтобы его услышали. Эдуар взялся за карандаш.

– Мы не станем их изготавливать! – написал он. – Мы будем их продавать!

– Ну да! – взорвался Альбер. – Да черт побери, в конце концов! Чтобы продать, их ведь как-никак нужно будет изготовить!

Эдуар склонился к самому лицу Альбера, обхватил его руками, будто собираясь поцеловать в губы. Он помотал головой, в глазах плясал смех, он опять схватил карандаш:

– Мы их только продадим!..

Самые долгожданные вещи нередко застают нас врасплох. Именно так сейчас произойдет с Альбером. Эдуар, вне себя от радости, внезапно ответил на вопрос, который мучил его товарища с самого первого дня. Эдуар рассмеялся! Да, засмеялся – впервые.

И это был почти нормальный смех, горловой, чуть женственный, на высоких тонах, настоящий смех с дрожанием голоса и вибрато.

У Альбера аж дух занялся и рот приоткрылся.

Он посмотрел на лист бумаги, на последние слова, написанные Эдуаром:

– Мы их только продадим! Мы не будем их делать! Возьмем деньги, и все.

– То есть?.. – начал Альбер. Он раздражен, так как Эдуар не ответил на его вопрос. – А потом? – настаивал он. – Что мы сделаем потом?

– Потом?

Смех Эдуара взорвался во второй раз. Гораздо громче.

– Потом мы смоемся с деньгами!

Еще не было семи утра, стоял собачий холод. К счастью, с конца января заморозки прекратились, иначе пришлось бы применять кирку, что по правилам строго воспрещалось, но непрестанно дул влажный ледяной ветер; стоило заканчивать войну, чтобы были такие зимы.

Анри не хотелось топтаться снаружи, он предпочитал оставаться в машине. Впрочем, в автомобиле было не намного лучше, тепло шло либо сверху, либо снизу, причем никогда одновременно. К тому же в этот момент его все раздражало, дела шли наперекосяк. Неужто, вкладывая в предприятие столько сил, он не имел права на покой? Как бы не так, вечно возникали препятствия, какие-то мелкие помехи, надо было поспеть везде одновременно. Проще говоря, он должен был сам всем заниматься. Если бы он постоянно не стоял над душой у Дюпре…

Это было не совсем справедливо, и Анри, конечно, это признавал, Дюпре крутился как белка в колесе, работящий тип, просто горит на работе. Надо обсчитать, какой доход от этого малого, это меня успокоит, подумал Анри, тем не менее он был сердит на всех и вся.

Вероятно, это было также следствием усталости, пришлось выехать еще до рассвета, а эта евреечка совершенно его истощила… Хотя, Господь свидетель, евреев он не любил – д’Олнэ-Прадели еще со времен Средневековья были антисемитами, – но дочери этого народа какие божественные шлюхи, когда трудятся как следует!

Он нервным жестом поплотнее запахнул пальто и посмотрел на Дюпре, стучавшегося в двери префектуры.

Швейцар в спешке одевался. Дюпре объяснял, указывая на машину, швейцар наклонился, приставив руку к козырьку, будто светило яркое солнце. Он был в курсе дела. Информация с военного кладбища до префектуры доходила меньше чем за час.

В окнах кабинетов зажигался свет, двери снова отворились, Прадель наконец вышел из «испано-сюизы», быстро добрался до крыльца, обогнул швейцара, который пытался указать ему, куда идти, решительно отстранил его, знаю-знаю, я здесь как дома.

Однако префект так не думал. Гастон Плерзек. Сорок лет он был вынужден всем отвечать, что нет, он не бретонец. Ночью он так и не заснул. На протяжении нескольких часов ему мерещилось, что трупы солдат смешиваются с китайцами, гробы перемещаются сами по себе, а некоторые из них даже демонстрируют сардоническую улыбку. Плерзек принял позу, которая, как ему казалось, наиболее выгодно подчеркивала значимость его должности: встал перед камином, одна рука на каминной доске, другая – в кармане пиджака, подбородок вздернут, префекту важно держать подбородок.

Прадель чихать хотел и на префекта, и на его подбородок, и на камин, он вошел, даже не поздоровавшись, сел с размаху на предназначенный для посетителей стул и тотчас выпалил:

– Так, это еще что за идиотизм?!

Плерзек был сбит с толку этим вопросом.

Они встречались дважды: на техническом совещании при развертывании правительственной программы, и потом, на торжественном запуске работ, речь мэра, минута молчания… Анри переминался с ноги на ногу, можно подумать, ему больше делать нечего! Префект знал – а кто не знал-то?! – что г-н д’Олнэ-Прадель – это зять Марселя Перикура, одноклассника и друга министра внутренних дел. Президент Республики собственной персоной почтил свадьбу дочери Перикура. Префект даже не смел представить весь ореол дружеских и общественных связей вокруг этой истории.

Вот что мешало ему заснуть – толпа важных персон, которые, должно быть, стояли за этими неприятностями, сила давления, которую они олицетворяли, его карьера казалась соломинкой, к которой медленно подбирается искра. Гробы со всего региона начали стекаться к некрополю в Дампьере лишь несколько недель назад, но, увидев, как проводятся перезахоронения, префект Плерзек сразу забеспокоился. Когда обозначились первые проблемы, он решил защитить себя – бессознательный рефлекс; ныне что-то подсказывало ему, что он, быть может, поддался панике.

Ехали в молчании.

Прадель, со своей стороны, спрашивал себя, не слишком ли он пожадничал. Вот задолбали!

Префект кашлянул, машина угодила в выбоину, он стукнулся головой, никто ему не посочувствовал. Сидевший сзади Дюпре, которому уже неоднократно досталось, теперь понял, как следует держаться: надо развести колени, одна рука здесь, другая там. Патрон водит авто чертовски быстро.

Мэр, предупрежденный швейцаром префектуры по телефону, ждал их, зажав книгу записей под мышкой, возле решетки будущего Дампьерского военного кладбища. Это будет не слишком большой некрополь, девятьсот могил. Ни за что не поймешь, как именно в министерстве определяют места захоронений!..

Прадель издалека взглянул на мэра, похож на нотариуса, отошедшего от дел, или на школьного учителя, эти хуже некуда. Они слишком серьезно принимают свой пост, прерогативы, мелочно-придирчивы. Прадель решил, что, скорее, нотариус, – школьные учителя более тощие.