Писала, что русский требует немалых умственных усилий, даже более серьезных, чем литературный труд, не говоря уж о ведении дневника[139]. Читала, хоть и с трудом, письма Толстого к В.В.Арсеньевой. И даже кое-что вместе с Котом переводила – в частности, книгу А.Б.Гольденвейзера «Вблизи Толстого». Как они сотрудничали на ниве художественного перевода, вспоминает в некрологе Котельянскому в 1955 году Леонард, который, как уже упоминалось, тоже переводил русских писателей «в паре» с Ко́том:

Надо сказать, что подобной переводческой практики Котельянский придерживался в принципе: «Господина из Сан-Франциско» Бунина, «Записные книжки» Чехова, очерк Горького «Лев Толстой» он переводил «на пару» с английским писателем, в основном с Лоуренсом, который, как и Вирджиния, изучал под руководством Котельянского русский язык. Выступал Котельянский, таким образом, в роли посредника между литературами: делал подстрочник, а Лоуренс, или Кэтрин Мэнсфилд, или Леонард его редактировали, нередко переписывали(«на читабельный английский» – замечал Лоуренс в одном из писем), и перевод выходил под двумя фамилиями – Котельянского и носителя языка.

И однако же, несмотря на огрехи перевода, всю жизнь, с тех пор как в двадцатилетнем возрасте она открыла для себя «Войну и мир», а в тридцатилетнем – «Преступление и наказание» (роман Достоевского читала во время свадебного путешествия), Вирджиния пытливо, с неослабевающим интересом всматривалась «через мутное стекло перевода» в «напоминающих жертв землетрясения» русских писателей, чтение которых было для нее, по ее собственным словам, «настоящим праздником ума и сердца».

В «Хогарт-пресс» издавали много русских. В двадцатые годы в сотрудничестве с тем же Котельянским Вирджиния выпустила в английских переводах «Воспоминания Горького» (1920), «Записные книжки» Чехова (1920), «Господина из Сан-Франциско» Бунина (1922), «Исповедь Ставрогина» (пропущенную главу из «Бесов», 1923), «Письма Толстого к Арсеньевой» (1923), уже упоминавшиеся «Беседы с Толстым» А.Б.Гольденвейзера.

Помимо Котельянского, участвовал в подготовке русской коллекции «Хогарт-пресс» и известный литературовед Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, которому Леонард заказал предисловие к переводу «Жития протопопа Аввакума» и который, кстати сказать, не раз выступал с критикой прозы Вулф. В 1932 году, когда Мирский решает вернуться в Советскую Россию, откуда он бежал после революции, Вирджиния Вулф в своем дневнике прозревает его незавидную судьбу:

Аллюзии на произведения русских писателей, упоминания классических героев русской литературы встречаются в романах Вирджинии Вулф повсеместно. О «сближениях» с Толстым в «Миссис Дэллоуэй» уже говорилось. Сближений с Чеховым – еще больше. В связи с рассуждением в «Комнате Джейкоба» о том, что «нас старят и убивают не стихийные бедствия, не преступления, не смерть или болезнь, а… смешок, косой взгляд, брошенный с подножки омнибуса», как не вспомнить чеховское: «…люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни». Теренс Хьюит («По морю прочь») – «круглолицый, розовощекий, гладко выбритый» – заставляет вспомнить не только Пиквика, но и Пьера Безухова. В романе «День и ночь» Уильям Родни и сестра главной героини Кассандра с жаром рассуждают о русской литературе:

«– Как, вы не читали “Идиота”? – воскликнула она.

– Зато я читал “Войну и мир”, – с вызовом бросил Уильям.

– Подумаешь, “Война и мир”! – презрительно хмыкнула Кассандра.

– Признаться, я не понимаю русских.

– Я тоже не понимаю, – заявил дядюшка Обри. – Боюсь, они сами себя не понимают».

И не только аллюзии, ассоциации, но и приемы: например, «взрывные», «без подготовки», начала и концы произведений, без длинных зачинов и эпилогов, в которых «всё встает на свои места». Уроки Пушкина и Чехова учтены писательницей и в рассказах, и в романах: «Комната Джейкоба», «Миссис Дэллоуэй», «На маяк», «Волны» начинаются с полуслова.

В общей сложности Вирджиния Вулф написала о русских писателях семнадцать эссе, в сборники «Обыкновенный читатель» не вошедшие. Слово «русский» фигурирует в названиях многих ее критических работ: «Русская точка зрения», «Русский взгляд», «Русский фон». Чаще всего Вулф обращалась к Достоевскому и Чехову[143], много писала и о Тургеневе, о Толстом. И о представителях модного в Европе десятых-двадцатых годов Серебряного века – таких, как Валерий Брюсов, например. И о писателях «второго ряда», как, скажем, Аксаков. И даже «третьего», как Елена Милицына.

В рассуждениях о русских писателях так же, как и о писателях английских, Вирджиния Вулф демонстрирует искусство компактного, меткого и глубокомысленного суждения. Мимолетного – и вместе с тем точного, взвешенного; одна из статей о Тургеневе так и называется: «Мимолетный взгляд на Тургенева». Ее «мимолетные» высказывания о Тургеневе, Достоевском, Чехове – пример, как и в прозе, острой, цепкой наблюдательности; Вулф-критик владеет редким искусством нащупать в предмете исследования главное.