Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Обо мне не беспокойся, Филипп. Я в порядке. Если Люцифер надеется, что мой Малыш проведет следующие сто пятьдесят лет на этой чертовой горе, то он глубоко ошибается, вот увидишь.
Взгляд Равины сделался суровым. Она ткнула пальцем в свежую газету, которая лежала у мойки. Фотография Драной Бороды намокла, Филипп не сомневался, что это были слезы.
— Люцифер оставил в тайне причину, по которой Малыша отстранили от дел, и куда его сослали, также никому не известно. По официальной версии его отправили в принудительный отпуск. По мнению Люцифера, это достаточное вознаграждение.
— Вознаграждение за что?
— За что? А кого Малыш спас от этой чокнутой, разве не тебя? Во время торжественного обеда после Фестиваля Пакостей?
— Ах, да, — вспомнил Филипп, и перед его мысленным взором вновь возникло ужасное зрелище — мать Азиэля замахнулась ножом, готовая наброситься на него. Если бы не Драная Борода…
— «Это все, чем я могу помочь». Так он сказал. Это все, чем я могу помочь! — негодовала Равина, ударяя поварешкой в ладонь все сильнее и сильнее. Казалось, она говорит сама с собой, а вовсе не с Филиппом. — Нo мы вдвоем с этим разберемся! Старый черт не знает, против кого он идет!
Про себя Филипп обрадовался, что не был сейчас в шкуре Люцифера. С такой дьяволицей, как Равина, не стоит портить отношения, и Филипп поспешил перевести разговор на другую тему, пока Равина окончательно не разгорячилась.
— Равина, я хотел бы взять что-нибудь поесть с собой в комнату.
Кухарка прекратила ворчать, и лицо ее просияло.
— Поесть? Разумеется! Ты наверняка голоден как волк после всего, что случилось этой ночью, и я знаю, как это исправить! Хорошая тарелка супа из летучих мышей!
Филипп обожал этот суп и попросил налить еще одну большую тарелку для Сатины — настоящий бальзам на душу Равины — губы кухарки расплылись в широкой улыбке. Она отрезала пару кусков хлеба, достала две тарелки и зачерпнула суп из кастрюльки поменьше, той, что стояла позади таинственного горшка.
— А что у тебя в большом горшке? — спросил Филипп, указывая на железный котелок, который больше не издавал ни звука. По краям крышки стелился зеленый пар.
— Это для Люцифера, — ответила Равина без объяснений. Она подала Филиппу полные тарелки с супом. — На здоровье!
Не успел Филипп взять их в руки, как вдруг Равина передумала:
— Так, так, — сказала она, строго посмотрев на него. — Так дело не пойдет. Не знаю, как у тебя дома, а у меня на кухне такими грязными руками есть не полагается.
Филипп осмотрел ладони и увидел, что три пальца на его правой руке были совсем черными. Он поморщился. Поднес пальцы к носу и принюхался. Пахло горелым.
— Откуда это?
— Какая разница, главное чтобы смылось, — сказала Равина и вернула тарелки на стол.
Филипп подошел к мойке и пустил воду. Только он собрался подставить руки под кран, как взгляд его упал на лежавшую рядом газету.
Он был потрясен. Взгляд застыл на странице. Рот его открылся от изумления.
— Это он! — прошептал Филипп, хватая газету, а сердце бешено забилось. Черный порошок с пальцев перепачкал бумагу. — Это он!
Филипп повернулся на триста шестьдесят градусов и бросился прочь из кухни.
— Филипп, нельзя же так… — растерянно воскликнула Равина. — Твой ужин…
Голос стих у него за спиной.
Филипп влетел в комнату, чуть не запнувшись. Сатина, которая сидела на кровати с дневником и старательно выводила подпись отца под замечанием Кокабеля, вздрогнула. Она нечаянно дернула пером, и на странице возникла черная молния.
— О, нет! Быть такого не может! Филипп, ну, зачем… Филипп? — она осеклась на полуслове, увидев безумный взгляд Филиппа.
— Я нашел его, Сатина!
— Кого?
— Его! Дьявола, который напал на пса! Я нашел его!
Филипп бросил газету на стол и ткнул пальцем в фотографию на первой странице. Ту, что была рядом с портретом Драной Бороды. От волнения голос не слушался его.
— Мы видели этот портрет по дороге в школу, но ни о чем не догадались. Не догадались, потому что думали только о Драной Бороде. Его рога, Сатина! Взгляни на рога!
Сатина склонилась над газетой, всматриваясь в фотографию прежнего привратника, Ядовитого Рога. Конец его правого рога был обломан.
— Мы ошибались! Обломок рога принадлежит не темптану, а грагорну. Он был черным, — Филипп показал свои перепачканные пальцы, — из-за сажи.
— Давным-давно Ядовитый Рог служил палачом, — прошептала Сатина, кивая головой. — Сажу невозможно отмыть. Знаю по папе. Маму это просто сводит с ума.
Текст под фотографией Ядовитого Рога гласил, что на странице четвертой можно узнать подробности другого скандала, касающегося должности привратника, в который был вовлечен Драная Борода.
Они открыли нужную страницу, где излагалась история с бегством грешника.
«Преждевременный выход на пенсию — таким было последствие этого инцидента для привратника Я. Р. Длинного, который, уснув на посту, невольно способствовал бесследному исчезновению вышеупомянутого грешника, — зачитала Сатина. — Корреспондент „Адских вестей“ встретился с экс-привратником в доме престарелых „Вечный покой“, но пожилой дьявол отказался дать комментарии к эпизоду, произошедшему сто пятьдесят лет назад и до сих пор остающемуся белым пятном в темной истории Преисподней…»
— Постой, — перебил Сатину Филипп, который все то время, пока она читала, расхаживал кругами по комнате. Он остановился. — Что ты такое сказала?
— Что Ядовитый Рог отказался дать комментарии к…
— А до этого? Ты прочла, где он живет?
— В доме престарелых «Вечный покой». Все дьяволы, которые слишком стары, чтобы ухаживать за собой самостоятельно, однажды оказываются там. «Вечный покой» стоит на краю Леса Ужасов, — она продолжала, но Филипп перестал слушать. В его голове крутились мысли. Все быстрее и быстрее.
Да!
Конечно, да! Вот она — логическая связь. Вот почему в его голове каждый раз, когда он размышлял об обломке рога, всплывала болезнь Люцифера. Его рога тоже сломались, когда он болел. Его отравили, и яд вызвал упадок жизненных сил. Ослабил и… состарил его. Вот оно — ключевое слово! Старость! Поэтому рог прежнего привратника сломался, когда тот боролся с псом за амулет. Годы сделали рога хрупкими. Поэтому темптан, который слабым голосом поведал псу об амулете, горбился и ходил с палкой. Он был старым.
— Дом престарелых. Старость, — твердил Филипп себе под нос, медленно выговаривая слова, как бы пробуя их на вкус. Снова и снова, на этот раз делая особое ударение на слове «старость».