Анна удивленно посмотрела на свою коллегу.

– Ты же это не всерьез, – услышала она свой собственный голос.

– О чем ты? – спросила Мариана. – Неужели я не могу признаться, что все это напоминает мистификацию?

Анна неожиданно для себя заговорила и не могла остановиться:

– Зачем тебе понадобилось глумиться на ней, даже мертвой? Неужели ты так сильно ненавидела ее только из-за того, что она смогла оказаться на экране, а ты нет?

Мариана фон Берлиц мгновенно побледнела:

– О чем… ты говоришь? Ты с ума сошла?

Анна Снапхане почувствовала, что внезапно стала центром внимания. Ее слова повисли в тишине, парализующие своей правдивостью. Кровь прилила к щекам.

– Признайся честно. Ты же всегда завидовала Мишель. Мариана поднялась. Стояла, дрожа, вцепившись рукой в подлокотник дивана.

– Я знала Мишель Карлссон гораздо дольше, чем ты, – сказала она хриплым голосом. – И постарайся уяснить, что причины моих сомнений относительно нее имеют совсем другие корни, чем ты думаешь.

– Кончай притворяться. Я и сама не намного лучше. Тоже ужасно злилась на Мишель все эти годы, поскольку она работала в кадре, а не я, – призналась Анна, слова непрерывным потоком лились из нее. – Тебя даже не принимали в расчет. Именно поэтому ты с таким высокомерием относишься ко мне? Меня ведь рассматривали как альтернативу ей.

– Есть значительно более важные вещи, чем мелькать на экране, – произнесла Мариана фон Берлиц с нажимом и села снова. – Их просто невообразимое множество, а Мишель Карлссон не делала ничего иного в своей жизни, кроме как лишала других возможности найти себе более осмысленное существование.

Анна Снапхане не смогла сдержаться и фыркнула.

– Иисус на небесах, – сказала она, – неужели Мишель отбирала клиентов у Господа?

Мариана предпочла проигнорировать ее богохульство.

– На мой взгляд, просто ужасно, когда таких, как Мишель, постоянно превращают в эталон для молодых женщин, – сказала она. – Что она сделала хорошего? Все время, пока я ее знала, только тянула остальных за собой в дерьмо.

– А прекрасным примером для подражания, значит, должна быть ты? Которая сидит и судит других, так как, по твоему собственному мнению, ты самая лучшая? Поскольку родилась в имении или Святой Дух на твоей стороне?

– Не мне судить, а Господу.

Мариана произнесла это резким тоном, но в ее глазах прятался страх. Анна Снапхане знала, что попала в точку, правда разрушила стену надменности, ощущение опьянения возросло.

– Можно говорить что угодно о Господе, но любому стоило бы иметь несколько его пиар-менеджеров на своей стороне, – пробормотала она, чуть не плача.

– То же самое я думаю и о тебе, – внезапно обратился к Анне Стефан Аксельссон. – Ты пытаешься казаться эмансипированной и открытой, хотя самая консервативная из всех нас.

От злости у нее потемнело в глазах.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты кичишься свободными отношениями со своим парнем, делишь с ним ребенка и постель без какой-либо ответственности, выставляешь себя как некий образец для подражания, появляешься в рубрике «В гостях у…» в желтой прессе…

Столь неожиданная и жестокая атака с его стороны позволила Анне по-новому взглянуть на Аксельссона, ей открылось то, чего она раньше не замечала.

– Ах, черт, – сказала она, уставившись на него широко открытыми глазами. – Ты тоже завидуешь, и не только Мехмеду, поскольку он постоянно присутствует на экране, но и мне, которая смогла попасть в воскресное приложение «Квельспрессен» как один из примеров новых семей. Бедный Стефан.

– Ты полностью больная на голову, – парировал он. – Я говорю о совершенно других вещах, о долге и чувстве ответственности, о том, чтобы не подводить, когда дело касается…

– Ты же был влюблен в Мишель, – пробормотала Анна и сделала несколько шагов к нему. – Хотел бросить жену и детей, лишь бы жить с ней, но она высмеяла тебя, не так ли? Она просто хотела заслужить твое уважение, чтобы ты перестал болтать о ней всякую чушь в аппаратной, и делала это в своей обычной манере, использовала единственный известный ей метод, она трахалась с тобой, вертела тобой как хотела, но все пошло наперекосяк, верно? Ты попал в беду по-настоящему, ты успел рассказать обо всем жене? И что она сказала?

Стоявший перед ней мужчина побледнел, уставился на нее остекленевшими глазами:

– Этого… не было…

– Нет? Тогда откуда вся твоя ненависть? Тебе не дает покоя моя большая фотография в «Квельспрессен»? То, что Мехмед известный телеведущий? А он ведь и юрист, и журналист, дважды получал Большой журналистский приз! Тебе известно столь же хорошо, как и мне, что…

– Послушай, ты! – крикнул видеорежиссер и резко поднялся. – Я видел тебя! Видел перед автобусом пятнадцать минут четвертого. Какого черта ты там делала?

Анна Снапхане онемела от неожиданности, у нее перехватило дыхание, она уставилась на Стефана Аксельссона:

– А чем там занимался ты сам?

Продюсерша подняла обе руки.

– Послушайте, – сказала Карин Беллхорн громко и властно, – прекратите сейчас же. Теперь нам надо успокоиться. Мы сами не понимаем, о чем говорим. Дело полиции выяснить, что случилось. Лучше не станет, если мы будем винить и подозревать друг друга. Может, договоримся об этом?

Все старались не смотреть друг на друга, устремляли взгляд куда угодно: в пол, в окно, в потолок, на стены.

– Сегодня нам надо успокоиться, обсудить назначенную на вторник встречу, посвященную памяти Мишель, и попытаться распределить работу. Может, кому-нибудь необходим психолог? Психотерапевт?

Все замерли, удивленно уставились на нее. Себастьян Фоллин в двери кафетерия, серый костюм, кофе в руке, Мариана фон Берлиц, сидящая на диване в вызывающем красном платье, Стефан Аксельссон в джинсах и хлопчатобумажной футболке с пятнами пота под мышками, Анна Снапхане с покрытым красными пятнами лицом, которое постепенно стало приобретать нормальный цвет.

– Никому не нужен? Здесь нечего стыдиться. Я думаю, мне самой надо поговорить с кем-то…

Продюсерша зажмурилась на мгновение, машинально смахнула волосы со лба привычным жестом. Анна, еще не утолившая до конца свою жажду правды, несколько мгновений изучала ее лицо. Она поняла, что Карин Беллхорн накрашена ярче, чем обычно, но ее кожа была серой под слоем тонального крема. Мешки под глазами не смогла бы скрыть никакая косметика в мире.

«Она по-настоящему плохо себя чувствует, – подумала Анна. – Наверняка хуже нас всех».

– Почему ты делаешь вид, словно ничего не произошло? – спросила она.

Карин сглотнула, попыталась улыбнуться:

– Я только что предложила помощь тем, кто хочет получить поддержку…