Едва ли были правы Холл и Даффи в своем предположении, что экскурсанту «неинтересно». Скорее, напротив, — он был поражен чудовищной силой огромного, четырехмиллионного тогда города, мощным пульсом его жизни. И это ощущение вскоре насытит его нью-йоркскую прозу. Поэтому жмущие ботинки, скорее всего, из того же арсенала его собственных способов скрыть эмоции, не лишить себя защиты.

Но как Портер ни старался, в одном случае он всё-таки не сумел скрыть ошеломления: при виде знаменитой — и тогда еще в своем роде уникальной — нью-йоркской «надземки». Не укрылось это и от его провожатых. «В тот день, — вспоминал Р. Даффи, — он буквально не сводил глаз с надземки: глазел на нее, засыпал нас вопросами — порой настолько наивными и обескураживающими, что мы даже сомневались в его искренности. Он спрашивал, а не боятся ли люди ездить в этих поездах, часто ли они падают, а если не падают, то почему»[228]. Но на предложение прокатиться ответил категорическим отказом. «Мы попытались переключить его внимание и познакомить со знаменитым Морганом Робертсоном — он стоял на углу Шестой авеню и Двадцать третьей улицы и был одет очень элегантно… но в тот день О. Генри смотрел только на эстакаду надземки»[229]. Интересно, а позднее, когда уже совсем освоился в мегаполисе, пользовался ли он ею? Трудно дать определенный ответ на этот вопрос. Но что-то подсказывает, что О. Генри избегал этого вида транспорта, предпочитая ходить пешком, ездить в экипаже, в крайнем случае — пользоваться автомобилем (которому, кстати, тоже не очень доверял). Его жизнь в Нью-Йорке не изобиловала длительными передвижениями. Он любил гулять, но, как правило, не отходил очень далеко от дома. Впрочем, о прогулках мы еще поговорим, ведь они составляли важный этап в собственной «алхимии» творчества О. Генри.

«В поисках себя в Нью-Йорке» — так Алфонсо Смит, первый биограф писателя, назвал главу своей книги, посвященную первым годам жизни О. Генри в огромном мегаполисе. Довольно точное название. Справедливое.

Объявившись в офисе «Энслиз», познакомившись с Холлом и Даффи, представившись их боссу — мистеру Смиту, Портер пока еще довольно смутно себе представлял, что и о чем он будет писать. Мы привыкли думать об О. Генри как о выдающемся мастере новеллы. Но ведь такая репутация (не стоит забывать об этом) сложилась не сразу. Хотя в редакции его и приняли очень радушно, он был пока всего лишь одним из авторов журнала. Многообещающим, но все-таки «одним из…».

Как вспоминал тот же Р. Даффи, в первое посещение Портер принес несколько рукописей. Это были стихи, очерки, юмористические сценки, рассказы. Он предложил их журналу для публикации. И что интересно, почти все мелкие юмористические вещицы были напечатаны, а вот рассказы опубликовали не все.

Даффи вспоминал, что среди них была новелла — вариация на тему о «Вечном Жиде», а также «новоорлеанская история» о неком господине, сомнамбулически странствующем по городу под воздействием абсента. Обе новеллы были фантастическими. «Нечто, — писал Даффи, — напоминающее то ли Эдгара Аллана По, то ли Лафкадио Хирна»[230]. То есть совершенно нетипичные для О. Генри. Первая из них, по его словам, была позднее где-то напечатана, а вторая так и затерялась. Но среди самых первых нью-йоркских историй был и рассказ под названием «Пока автомобиль ждет», один из признанных шедевров О. Генри. Тот самый, где мы уже встречаемся с типажом, который станет излюбленным для писателя — юной, красивой, с благородной осанкой, но бедной обитательницей большого города. В нем уже есть почти все приметы «новеллы О. Генри» — емкая и точная деталь, лапидарность, выразительность языка, нарочитая будничность коллизии, незамысловатость, но убедительность сюжета. Но рассказ пока лишен «утешающей» развязки. И этим он отличается от историй, которые вскоре составят успех писателя. То есть совершенно понятно, что как художник он еще не определился в выборе дороги: пока не мог окончательно расстаться с амплуа газетного юмориста и, похоже, не понимал до конца, каких именно рассказов ждут от него издатели и читатели[231].

Впрочем, со своей темой он определился, видимо, достаточно быстро — уже в первые дни своего существования в «городе четырех миллионов». Об этом говорит прежде всего то, что «нью-йоркская тема» появляется уже в самых первых рассказах того времени.

В разговоре с Алфонсо Смитом, незадолго до смерти, он вспоминал: «Когда я очутился в Нью-Йорке впервые, основную часть времени я проводил, слоняясь по улицам. Едва ли сейчас я стал бы этим заниматься, но тогда, в самом начале, это было моим основным делом. Бывало, дни и ночи напролет я путешествовал по набережным, изучал трущобы, перемещался по Бауэри, пробирался везде, куда только мог зайти, и заговаривал с каждым, кто отвечал мне. И я не встретил там ни одного человека, кто бы рассказал о том, что мне было известно прежде: у каждого был собственный опыт, и он мне был неизвестен, и каждый обладал своей собственной точкой зрения на жизнь и на мир вокруг. Если вы сумеете говорить, как надо, то у вас есть большой шанс раздобыть по-настоящему стоящую историю. Но, как бы вы ни исхитрялись в разговоре, никогда не доставайте карандаш и записную книжку, — человек тут же заткнется, а вас пошлет к чертовой матери»[232].