После смерти Анны возникала кандидатура брата Антона–Ульриха, Людвига, брата и сына Бирона, а французский посол де ла Шетарди вел переговоры о том, как славно было бы выйти замуж за принца Конти, наследника французского престола.

Причем я вовсе не уверен, что перечислил ВСЕХ кандидатов в мужья Елизаветы. Очень может быть, что я кого–то и упустил, даже из игравших роль в истории… очень уж велико их число.

Но, конечно же, образ жизни Елизаветы резко изменился, стоило прийти к власти Анне Ивановне.

До 1730 года мы видим легкомысленную, наивную и весьма испорченную, не по годам, девчонку царских кровей (впрочем, по матери — крестьянку в третьем поколении и прислугу — во втором). Эта девочка очень красива и, как многие красивые и притом плохо воспитанные девочки, слишком многое в своей жизни строит на своей красоте. А воспитывать Елизавету, увы, никто особенно не воспитывал — даже не бил по физиономии и не сек, не говоря о том, чтобы организовать её занятия или дать систематические представления о жизни.

Смерть отца мало что меняет в её жизни — ведь на престоле сидит её мать! Смерть матери оставляет её уже круглой сиротой, но ведь на престоле сидит её племянник! Да к тому же с Петром II у Елизаветы устанавливаются очень теплые, родственные отношения — не говоря уже о влюбленности в неё Петра.

Все это время, до начала 1730 года, Елизавета — веселое легкомысленное создание, которое вполне может не отягощать себя ни политикой, ни строительством собственной судьбы. Ах, это все и без неё отлично сделают!

Очень возможно, что Елизавета и считает с простодушной глупостью многих красивых (и опять же — плохо воспитанных) девушек, что мироздание ей чем–то обязано, что так будет всегда и что так и должно быть.

Но в феврале 1730 года для Елизаветы начинается совсем другая жизнь. Елизавета прекрасно понимает: ей надо затаиться, жить как можно тише и незаметнее. Не только не вершить государственных дел — их Елизавета и раньше отродясь не вершила, но вообще не высовываться, не привлекать к себе внимания…

Вести такой образ жизни ей очень помогают царедворцы — почтительно, но непреклонно они отдаляются от опальной царевны, словно она больна заразной болезнью или бог знает что совершила. Это очень быстро отрезвляет.

И это еще не всё…

Миних по поручению императрицы поселяет к ней в дом поручика Щегловитого в качестве смотрителя за домом, и Щегловитый доносил, кто бывал у царевны, по скольку времени у неё проводил, куда она выезжала, к кому и на сколько. Чтобы следить за её поездками, нанимали специальных извозчиков.

Царевна быстро понимает, что ей не следует писать в Голштинию к своему племяннику, не следует принимать у себя людей, которые ей по–настоящему дороги, и уж категорически нельзя проявлять протеста, недовольства, несогласия с происходящим. Лицемерие и хитрость входят и в школу разврата, и в школу придворных. Елизавета вполне владеет необходимыми качествами, и навсегда исчезает взбалмошная недалекая девчонка, на смену ей приходит расчетливая, умная придворная, превосходно умеющая плести интриги.

Живет она по–прежнему, что поделать, чувствами — натура–дура, а натура у неё именно такова. Но и эмоциональную жизнь теперь царевна устраивает иначе, чем раньше. На смену многим «аманатам», то есть говоря по–русски, грубо, без версальской учтивости — любовникам, приходит один — Алексей Розум.

В 1731 году Анну Ивановну осеняет очередная дорогостоящая блажь — она хочет создать придворную капеллу из украинских, как тогда говорили, из малоросских певцов. Малороссы поют не хуже итальянцев, надо же завести себе такое чудо! Один из певцов и пришелся по сердцу Елизавете (и, похоже, занял большое место в этом сердце). Впрочем, об Алексее Григорьевиче Разумовском — отдельно и ниже.

Конечно, энергии у Елизаветы не занимать; ни на что полезное и осмысленное ее она не тратила и не тратит, и одного любовника ей мало. Молодой женщине просто необходимы душевные привязанности, веселье, буйство плоти. Она по–прежнему может проскакать за два дня из Петербурга в Москву, загоняя несчастных лошадей. Может плясать всю долгую зимнюю ночь без устали. Такие приключения даже полезны — они убеждают Анну Ивановну, Бирона и Миниха, что пред ними прежняя Елизавета — легкомысленная, импульсивная, неумная, живущая больше эмоциями и плясками, нежели чем–то более разумным.

А что пляшет она в домах гвардейцев, крестит именно их детей, — может быть, это тоже к лучшему. Пусть отродье Петра путается с худородными, держится подальше от больших людей мира сего…

Помимо гвардейцев, Елизавета может полагаться только на одного человека — на своего личного врача, Лестока. При всей близости к ней вел себя Лесток так, что его никакая молва не приписывала Елизавете в качестве «аманата». А так вообще–то разбитной, общительный Лесток на эту роль очень годился.

Елизавета верила Лестоку, потому что было известно: Лестока вербовал Миних, но Лесток отказался «стучать» на свою госпожу. Есть, впрочем, довольно доказательная версия, что Лесток ловко работал на несколько разведок сразу, и это довольно убедительно: потому что Лесток играл роль связного между Елизаветой и несколькими зарубежными дипломатами. Роль эта была так очевидна, что если Лестока не прихлопнули и не потащили в Тайную канцелярию, стало быть, ждали от него, а быть может, и получали какую–то ценную информацию. Что Лесток умел работать на нескольких хозяев сразу и в конце концов правильно вычислил, на кого работать выгоднее, — второй вопрос.

Вот и получается, что задавленная своенравной дурой Анной Ивановной Елизавета смогла раскрыть те качества, которые были наиболее выигрышны для неё как претендентки на престол: скромность, отсутствие зазнайства, приверженность наследию отца, любовь к гвардии, доброту.

На мой взгляд, история доказала: Елизавета действительно обладала этими качествами. Судя по всему, она и впрямь была человеком, может быть, и не глубоким, но хорошим: доброй, веселой, приятной в обращении. Лучшие черты Романовых как будто оживали в ней, жизнерадостной, лишенной спеси и зазнайства. Так же, как её дед, Алексей Михайлович, мог крестить детей у своих стольников или весело шутить с не родовитыми дьяками, так же и Елизавета, даже уже став императрицей, вполне могла заходить к гвардейцам на именины, пила с ними водку, закусывала пирогами с морковкой (их она очень любила), отплясывала на свадьбах и крестинах.

Человек, конечно, может лгать и лицемерить — на то ведь и дан язык политическим деятелям, чтобы скрывать свои мысли. Но если Елизавета Петровна и заигрывала с гвардией (очень может быть, что и заигрывала), то все равно, во–первых, гвардию она и правда любила. Ведь и встав на престол, не разлюбила она гвардейцев, а только осыпала их все новыми милостями.

А во–вторых, не притворялась она хорошим, добрым человеком, а была им. Чудовищно необразованная, Елизавета до конца своей жизни считала, что в Англию можно приехать посуху. Невероятная кокетка, она, по словам В.О. Ключевского, оставила наследникам

«15 тысяч платьев, два огромных сундука шелковых чулок… и ни одной разумной мысли в голове».