— Что вы он меня хотите?

— Справедливости. Вы же живы благодаря Лёвкиному взбалмошному характеру и бесстрашию. Помогите его спасти. Я же вижу, что происходит…

— Вы чрезвычайно рискуете… не знаю, как вас зовут…

— Да неважно, Лазарь Моисеевич. Вы меня вспомнили. И его тоже. Если сможете, спасите его, как он вас тогда спас.

Каганович почти дошёл до своей площадки — ему оставалось преодолеть несколько ступеней, когда он обернулся к Петру, шедшему немного позади:

— Попытаюсь. Ничего не могу обещать, но попытаюсь. Как с вами связаться?

— Сталино, 2-12. В нерабочее время. Лучше поздно вечером — бывает, задерживаюсь…

— Зачем имя своё скрываете? Надо будет, по номеру найду.

— Чему быть, тому не миновать…

— У вас всё? — доставая ключ, спросил Лазарь Моисеевич.

— Так точно…

— Вы, похоже, коллега Задова?

— Не по профилю, но ведомство одно, да…

— Почему не испросили разрешения руководства?

— На что, Лазарь Моисеевич? На встречу с вами? Ну, вы же понимаете…

— Ладно, — Каганович уже открыл дверь, и оттуда послышался голос: «Кто там пожаловал?». — Это займёт время. Мне нужно разобраться. Ждите звонка.

— Вы посмотрите! Он думает, я факир! Что я умею читать мысли на расстоянии! — воскликнул Йося, в третий раз перечитывая записку, что принёс ему какой-то босяк с Фонтана.

«Йося! Чем мадам Зборовская поливает свой фикус? Не пора ли его пересаживать? Мне рассказали, что если корням мало места, то следует поменять кадку. Как пересадишь, расскажи. Там явно что-то мешает. Малец тебе поможет. Проверь настройку пианино. Люди говорят, что твоем инструменте заинтересован наш оркестр».

— Дядь, мне завтра сказали зайти! Сказали, ты знаешь, что делать, и что-то мне отдашь!

— Иди, шаромыга! Завтра приходи! — Иосиф дал пацану леденец на палочке и отправил восвояси.

«Не, ну вот это надо на старости лет… В шпиёнов играть… наигрался уже так, что тошно. Последний раз. Точно. Прости, Лёва, но я устал, я теперь обычный совслужащий, и не требуйте от меня подвигов… Не то время», — Йося выглянул во двор, чтобы убедиться, что там никого нет. По счастью моросил мелкий осенний дождь и все, кто мог оглядывать окрестности, плюхая семечки, попрятались по квартирам.

Одним движением всковырнув ложкой для обуви в известном ему месте землю, Аглицкий достал жестяную коробку, стряхнул с неё землю, и замаскировал образовавшуюся яму в кадке с фикусом.

— Что там, Йося?! — мадам Зборовская таки приметила через окно своего соседа, нагнувшегося над кадкой.

— Смотрю, пора его в дом! Свежо на нашей улице! Сейчас тряпку намочу и помогу перетащить! — старческая глухота мадам Зборовской позволяла ей с непроницаемым видом игнорировать соседей, если им было от неё что-то надо, но в этом случае она предложение Иосфа расслышала отлично.

— Мне неудобно, Йося! А если ты заработаешь радикулит? Это же не жизнь, а мука! Посмотри на меня, Йося, как я страдаю, а тебе ещё жить и жить! — отвечала мадам Зборовская, пытаясь быть услышанной через форточку, — до двери ей нужно было пройти через прихожую и она посчитало невозможным такое напряжение сил.

— Не колотитесь, прошу вас! Я всё сделаю! — Иосиф удалился к своей двери, скрывая коробку под полой пиджака.

Поискав среди журналов альбом с нотами, Иосиф заглянул между 14 и 15 страницами, где были проложены несколько листов.

«Шоб в твоём аду никогда дрова не заканчивались», — проклинал Йося французского офицера, попавшегося ему на перо[60] много лет назад. «Это ж надо… всю жизнь меня преследует, а?» — Аглицкий со злостью свернул документы трубочкой и сложил их в тубус с акварельными рисунками — с недавних пор пейзажное рисование захватило его с головой.

«Завтра что-нибудь придумаю… Оркестр, видите ли, интересуется… Ноты перепрятать», — Йося накапал себе настойки валерианы, разбавил её водой и, уж было поднёс стакан к губам, как передумал, и направился к буфету, где была припрятана початая бутылка коньяка.

Босяк был пунктуален, как теплоход «Армения», и прибыл в назначенный час.

— Давай, — кепка на голове пацана свалилась набок, но малолетнему курьеру было не до этого.

— А могу я спросить молодого человека, кто его послал? — любопытство мучило Иосифа, несмотря на то, что в первых словах записки он прочёл условную фразу.

— Не можешь. Оно тебе надо, чужое горе? — хлопец хапнул из рук Йоси коробку и, гулко стуча каблуками о старую чугунную лестницу, сквозанул в арку, что вела на Пушкинскую.

Йося уже не мог сдерживать себя. Его нервы напоминали канаты портовых кранов — тонкие, натянутые, звенящие…

— Мадам Зборовская, если ко мне сегодня ещё кто-нибудь придёт, скажите, что я умер! — Аглицкий взял тубус с бумагой и ящик с красками и раскладным стульчиком.

— Йося, прежде чем вы скончаетесь, я попрошу вас купить для меня хлеба. Меня опять терзает радикулит! — раздалось из окна с открытой форточкой.

— Непременно! — Иосиф уже спускался по лестнице.

Несмотря на пасмурную погоду, море было удивительно спокойным и умиротворённым. Именно за этим он шёл сюда, на один из причалов порта. Йося давно хотел изобразить город таким, как его видят возвращающиеся из дальнего рейса моряки.

Набросав карандашом контуры лестницы и маленькую, еле видимую наверху фигурку Дюка, Иосиф Аглицкий озадачился оживлением сюжета. Не может же быть днём город таким пустынным…

Вот здесь автомобиль виден, на ступенях нужно силуэты людей изобразить в хаотическом порядке. Карандаш едва касался бумаги, оставляя лёгкие следы, чтобы кисть потом могла сыграть свою решающую роль — ей всегда достаётся слава. Картины — они «кисти художника». Никто не вспоминает о карандаше или угольке, которые делают всю черновую работу.

Да и на причале в разгар работы не может быть пусто. Вот, к примеру, два персонажа — типичные одесситы босяцкого вида, руки в карманах, широкие брюки, кепки… Нет… Они не портовые. Одеты по-городскому. Да и взгляды какие-то цепкие, колючие. Точно нет. У рабочих порта лица озабоченные, они всё время куда-то спешат, да и одеты иначе. Пассажиры? Тоже нет. Возле причальной стенки ни одного пассажирского судна.

И смотрят прямо на него. Один достаёт что-то из внутреннего кармана… Что там? Папиросы? Непохоже. Книжица красная.

— Гражданин, проследуйте с нами, — услышал Йося, когда до потенциальных героев его лучшей акварельной работы оставалось шагов пять.

Старая криминальная привычка — рвать с места, когда тебя окликает городовой, сработала автоматически. Пинком ноги Йося отбросил тубус, который тут же упал вниз, почти не издав при ударе о воду никакого звука. Умиротворённый художник побежал в сторону, противоположную своим преследователям не оглядываясь, их крики и топот ботинок были и так отлично слышны.