– Ну как?

Он глянул: «Три мушкетера» с иллюстрациями Лелуа, переплет из ткани и кожи, хорошее состояние. Когда он перевел взгляд на нее, она, улыбаясь уголками губ, испытующе смотрела ему в глаза и ожидала ответа.

– Красивое издание, – только и сказал он. – Ты что, собираешься это читать?

– А как же! Только, умоляю, не рассказывай, чем там кончится дело.

Корсо против воли тихонько рассмеялся.

– Я и сам был бы рад, – заметил он, складывая в стопку открытки, – если бы мог рассказать тебе, чем все кончится.

– А у меня для тебя подарок, – сказала девушка. Они шагали по Левому берегу мимо лотков букинистов, мимо выставленных на продажу гравюр в пластиковых или целлофановых конвертах, мимо подержанных книг, разложенных прямо на парапете. Bateau-mouche[104]медленно плыл вверх по течению, здорово просев под тяжестью толпы японцев, – не менее пяти тысяч, прикинул Корсо, и ровно столько же видеокамер «Сони». На другой стороне улицы, за стеклами роскошных витрин с рекламой «Виза» и «Америкэн Экспресс», неприступно гордые антиквары бросали едва приметные взгляды поверх толпы, за горизонт, в ожидании, когда появится какой-нибудь кувейтец, русский спекулянт или министр из Экваториальной Гвинеи, которым можно будет всучить, скажем, биде – расписной фарфор, месье, Севр – Евгения Гранде; при этом произношение их, естественно, отличалось четкой артикуляцией.

– Я не люблю подарков, – хмуро буркнул Корсо. – Было дело, кое-кто принял в дар деревянного коня. На этикетке стояло: ахейская ручная работа. Те идиоты и обрадовались.

– И что, диссидентов там не водилось?

– Только один – со своими детьми. Но из моря повылезли какие-то твари, и получилась великолепная скульптурная группа. Если я правильно помню, эллинистическая. Родосская школа. В ту пору боги были слишком пристрастны.

– Они были такими всегда. – Девушка смотрела на мутную воду, будто река несла с собой воспоминания. Корсо увидел задумчивую и вялую улыбку на ее губах. – Я никогда не знала ни одного беспристрастного бога. Или дьявола. – Она резко повернулась к охотнику за книгами. Казалось, ее недавние раздумья унесло вниз по течению. – Ты веришь в дьявола, Корсо?

Он пытливо посмотрел на нее, но река унесла и те образы, что всего несколько секунд назад еще жили в ее глазах. Там остались только текучая зелень и свет.

– Я верю в глупость и невежество, – устало улыбнулся он. – И считаю, что лучший удар кинжалом – вот сюда, видишь? – Он показал на пах. – У бедренной кости. Когда тебя при этом обнимают.

– Чего ты боишься, Корсо? Что я обниму тебя?.. Что небо обрушится тебе на голову?

– Я боюсь деревянных коней, дешевого джина и красивых девушек. Особенно когда они являются с подарками. И присваивают себе имя женщины, сумевшей победить Шерлока Холмса.

Они продолжали свой путь и теперь шли по деревянному настилу моста Искусств. Девушка остановилась рядом с уличным художником, продающим крошечные акварели.

– Мне нравится этот мост, – сказала она. – Потому что здесь нет машин. Только влюбленные парочки, старушки в шляпках и праздная публика. Это мост, лишенный абсолютно всякого практического смысла.

Корсо не ответил. Он провожал взглядом баржи с низкими покосившимися мачтами, они проплывали мимо, между опорами, которые поддерживали всю железную конструкцию. Когда-то на этом мосту звучали шаги Никон – рядом с его собственными. Он помнил, как она точно так же остановилась рядом с художником, может, с тем же самым, как наморщила нос, потому что фотометр был расположен неудобно для нее и свет бил диагонально, слишком сильно, он падал на башни Нотр-Дам. Они купили foie-gras[105]и бутылку бургундского, это и составило их ужин в гостиничном номере. Поели они в постели при свете телевизионного экрана, где разгорались дебаты – из тех, которые просто обожают французы, – в них участвует много народа и произносят много слов. А прежде, еще на мосту, Никон тайком сфотографировала его – в чем и призналась, жуя хлеб с foie-gras; при этом губы ее были влажными от бургундского, и она кончиком босой ноги поглаживала бедро Корсо. Я знаю, что тебе это не нравится, Лукас Корсо, ты злишься, но там ты стоишь в профиль и смотришь на проплывающие внизу баржи, и мне удалось почти что сделать из тебя красавца, сукин ты сын. Никон была еврейкой с большими глазами, из ашкеназов, отец ее в Треблинке носил номер 77843, и спас его гонг в последнем раунде; теперь, когда на экране появлялись израильские солдаты на своих огромных танках, она голая выпрыгивала из постели и целовала экран, глаза ее блестели от слез, она шептала: «Шалом, Шалом» – так же нежно, как произносила имя Лукас… Но однажды она это имя словно забыла. Он так никогда и не увидел ту фотографию, где он стоит, опершись на перила моста Искусств, и смотрит на баржи, стоит в профиль и на сей раз кажется почти красивым, сукин сын.

Когда он поднял глаза, Никон уже исчезла. Рядом с ним шла другая девушка. Высокая, загорелая, с короткой мальчишеской стрижкой и глазами цвета свежевымытого винограда, почти прозрачными. В растерянности он на секунду зажмурился, чтобы вернуться в реальный мир. И настоящее прочертило четкую, как след скальпеля, линию. Тот Корсо, что стоял в профиль на черно-белой фотографии – Никон делала только черно-белые снимки, – извиваясь, полетел в реку и уплыл вниз по течению, вместе с опавшей листвой и дерьмом, которое попадало в воду с шаланд и из канализационных стоков. И другая девушка, а вовсе не Никон, держала в руках переплетенную в кожу книжицу и протягивала ему.

– Надеюсь, тебе понравится.

«Влюбленный дьявол» Жака Казота, издание 1878 года. Корсо раскрыл книгу и узнал гравюры – те же, что и в первом издании, факсимиле в виде приложения: Альвар в Магическом круге стоит пред дьяволом, который вопрошает «Che vuoi?»[106]; Бьондетта, распутывающая пальцами волосы; красивый паж у клавесина. Корсо открыл какое-то место наугад и прочел:

Человек был сотворен из горсти грязи и воды, почему же женщина не может быть соткана из росы, земных испарений и солнечных лучей, из сгустившихся остатков радуги? Где возможное?.. И невозможное?..

Он захлопнул книгу и, подняв глаза, встретился с ликующим взглядом девушки. Там, внизу, солнечные блики искрились в пенном следе, оставленном каким-то корабликом, и трепетные переливы пробегали по ее лицу, будто отблески бриллиантовых граней.

– «Из сгустившихся остатков радуги», – повторил Корсо. – А ты-то что об этом знаешь?

Девушка провела рукой по волосам и, прикрыв веки, подняла лицо к солнцу. Все в ней было светом: отблески реки, утренняя прозрачность, две зеленые заводи под темными ресницами.

– Мне известно то, что мне рассказали давным-давно… Радуга – мост, соединяющий землю и небо. Когда наступит конец света, она обрушится – после того как дьявол усядется на нее верхом.