— Лекси, я знаю, что ты не дура, я никогда не считал тебя дурой, и я… — Он вдруг замолчал и после паузы продолжил: — Так что творится у меня в голове?

— Ты испытываешь отвращение. — Я засмеялась. — Тебе не хочется даже находиться с ней в одной комнате.

— Отвращение? — зачарованно повторил он. — Отвращение. — Медленно, не сводя с меня глаз, он положил рукопись и неловко встал. Подойдя к раковине, открыл кран и отхлебнул немного воды.

— Есть одно важное правило, Оукси, — сказала я, обращаясь к его спине. — Одно фундаментальное правило приличия не только для медиков, но и для всех людей. Нужно стараться скрывать свое отвращение. Особенно от тех, кого считаешь отвратительными.

Не поворачиваясь, он выпрямился и сделал несколько глубоких вдохов, как будто старался успокоиться. Вода текла по его рукам и капала с пальцев на пол. Я как раз собиралась продолжить, когда он поднял ногу и стукнул ею по дверце шкафа; раздался громкий треск.

— Господи! — ошеломленно сказала я. — Что ты делаешь?

Он не ответил. Руки его тряслись, он стоял, склонив голову, и молча смотрел на свою ногу, где из-под ногтей выступила кровь. Не глядя на меня, он повернулся, подошел к столу и тяжело опустился на табуретку. Так он и сидел, сгорбившись, и тупо смотрел на кофейник. Выглядел он ужасно.

Я осторожно присела, в душе зашевелилось беспокойство. Он что-то знает, подумала я. Он что-то знает о Даве.

— Джо! — позвала я. — Что такое? Что происходит?

— Лекс, — не глядя на меня, сказал он. — Я тебя люблю. Ты ведь это знаешь, правда?

Я раскрыла рот, затем снова закрыла.

— Что? Ну да. Конечно, знаю. Но какое это имеет значение?

Оукси сделал вдох и медленно, очень медленно выдохнул, словно ему было трудно даже просто сидеть. Он долго молчал, было слышно только, как по стеклу барабанит дождь.

— Ничего, — наконец сдавленным голосом ответил он. — Ничего не происходит. Я просто хотел, чтобы ты знала, что я тебя люблю.

И все — больше он ничего не сказал. Поднявшись наверх, он заперся в третьей спальне, оставив меня сидеть за кухонным столом и переводить ошеломленный взгляд с разбитого буфета на лестницу и обратно. Теперь, думала я, обхватив руками голову, теперь я точно знаю, что мир сошел с ума.

Положа руку на свое неперестроившееся сердце, я должен сказать, что, когда я впервые встретил доктора Гая Пикота (он произносил свое имя на французский манер — Ги Пико), моей первой мыслью было: «Да ты на педика похож, приятель!» Широкая, красиво вылепленная шея, крупные классические губы, кудри, словно вырезанные из камня, — ну прямо Адонис из Горбалз.[30]Для меня остается загадкой, как можно целый день ходить разодетым, как модель Версаче, и не чувствовать себя полным идиотом.

Сначала он ничего не сказал — просто поздоровался, потом усадил нас в ряд по другую сторону стола и принялся смотреть на Анджелину, особенно пристально разглядывая ее ступни. Лекс вела себя беспокойно, долго расспрашивала Пикота, от кого он получил рекомендацию, непосредственно ли от мистера Раднора. Если бы тогда мои мысли были чуточку яснее, я бы это заметил. Но ведь у доброго старого Оукси чугунная голова — он никогда не слышит важные вещи, правда?

Пикот задал Анджелине несколько вопросов — в основном почему-то насчет ее ступней. Затем отложил ручку, внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Анджелина! — Поднявшись из-за стола, он отодвинул ширму. — Сейчас я дам вам халат и попрошу раздеться. Вы согласны?

Она ответила не сразу. Мы все повернулись. Она пристально смотрела на свои руки, которые непроизвольно двигались, и тяжело дышала. Как я заметил, сыпь вокруг губ уже прошла, кроме того, она нанесла кое-какую взятую у Лекси косметику, но на лице все равно проступало красное пятно.

— Анджелина, так что…

— Да. — Она резко встала. — Да.

Она неловко проковыляла за ширму, послышался шорох одежды — и на некоторое время наступило молчание. Мы с Лекс не смотрели друг на друга. Взяв по журналу, мы сделали вид, будто их листаем. Затем Анджелина позвала:

— Я готова! — И Пикот зашел за ширму, на ходу натягивая перчатки.

Это была старомодная ширма с натянутой на раму зеленой тканью — прямо как из фильма «Продолжайте!».[31]По обеим сторонам виднелись щели, и Лекси отодвинула свой стул как можно дальше, чтобы увидеть, что там происходит. Через секунду или две она тихо отложила журнал и осторожно подкралась к ширме. Встав боком, вытянула шею и стала подсматривать.

— Лекс! — прошипел я. Ее поведение меня просто шокировало.

Она покачала головой, приложила палец к губам и уже собралась подкрасться еще ближе, как Пикот с другой стороны раздраженно потянул ширму и та с шумом задернулась. Не глядя на меня, Лекс на секунду замерла, в лицо ей ударила краска. Я думал, что она собирается мне что-то сказать, пожаловаться на Пикота, но вместо этого она только фыркнула — дескать, эти врачи все одинаковы, — схватила с кресла журнал и, пройдя к дальнему окну, встала спиной к помещению, глядя на автостоянку.

Я вернулся к своему журналу. Конечно, я его не читал — я думал о Даве. «Моя смерть будет достопамятной». Подняв глаза, я вдруг увидел, что, когда Пикот сдвинул ширму, прямо передо мной образовалась щель, сквозь которую я мог отчасти видеть, что происходит внутри.

Я сидел совершенно неподвижно и тяжело дышал. Мне был виден край стола и высовывающийся из-под плотной белой простыни мизинец правой ноги Анджелины, ее рука, державшаяся за стол, и стоявший рядом Пикот с перчатками, натянутыми поверх манжетов.

— Я не сделаю вам больно, — сказал он, склонив голову набок и глядя туда, где должна была находиться голова Анджелины. — Я просто хочу посмотреть. Хорошо?

Я бросил взгляд на Лекси. Она все еще смотрела в окно, постукивая ногтем по зубам, я ее нисколько не интересовал. За ширмой, вне зоны видимости, Анджелина, видимо, кивнула, поскольку Пикот начал откидывать простыню.

— Я собираюсь прощупать ваш позвоночник и… — Он замолчал, а я слегка привстал, наблюдая за выражением его лица. Он смотрел на нижнюю часть тела Анджелины, которая не была мне видна, и явно не знал, что сказать. Он простоял так еще какое-то время, затем, очевидно, понял, что Анджелина на него смотрит, потому что приложил руку ко лбу и произнес: — Да, хорошо. А теперь… дайте-ка мне посмотреть. Немного повернитесь — вот так. Да-да. На бок.

После этого наступило долгое молчание, когда никто не говорил и не двигался и было слышно лишь отдаленное позвякивание тележек в больничных коридорах. Затем доктор откашлялся.