— Видно, ты, Ванек, когда упал, на стопы навалился, а может, пока летел, какие камни задел…

— Не помню я… Упал — и все!

— Ничего, не серчай, заживет…

И вот, уже через неделю, кровоподтеки почти исчезли, знать, сосуды очистились, кровь начали гонять, да и опухоль почти спала.

— Как ты, Ваня? Проснулся? А я вот тебе леща пожарил…

И как это успевал старик Архип спозаранку то рыбки принести, то зайца!

— Дед Архип! Не голодно-то одному в лесу жить?

— Да что ты, Ванек! Знал бы ты, какие у меня есть припасы в погребке! Вяленые окуньки, лещи… щука… а еще и сом! Из зверей — заяц, барсук и утка… Есть грибы сушеные — белые, грузди, рыжики и маслята. А из ягод — малина, черника да смородина, еще и брусника… А сколь кедровых орешков!

— А как ты мясо сушишь?

— Тонко режу да держу в рассоле, как Елена показала… С листьями там, с травами всякими… а потом у костра подсушиваю. Много чего впрок делаю… Пока солнышко греет да нет дождей, можно и заготовить того-сего на зиму — оглянуться не успеешь, как она подступит.

— А что еще кроме живности? Неужели травы какие?

— И сколь трав-то! И клевер есть сушеный для супа, и корни лопуха, даже… заквасил листья одуванчика… А многие травы так, свежими ем… Конский щавель, когда молодой, листья одуванчика и лебеды… И заячью капусту, само собой… А если в суп — то хорошо идут птичий горец да листья медуницы, а для каши — семена лебеды… Все-то и не перечислишь… Еды тут много, в лесу да в реке…

Он замолчал, а потом ласково провел рукой по ногам гостя, прикрытым полушубком:

— Ну-ка, Ваня, пошевели пальцами! Вишь, как хорошо! Скоро поправишься, мне помогать будешь…

— Мне домой надо, дед Архип! Проводишь меня куда до селения?

— Нет, Ваня! И не надейся! Я к людям раз в год хожу, и то к тем, кого знаю… Меняю заячьи шкурки на соль да спички… Иль еще на что… Так что не пойду с тобой… Лучше расскажи о себе. Я ведь люблю слушать, ты знаешь…

— Да я уже все тебе рассказал! Что еще хочешь послушать?

— Ну, к примеру, ты не сказал, что до Дивьей пещеры в Ныроб заходили…

— Да? — Сибирцев искренне удивился. — А что, это так важно? И почему ты подумал, что мы туда заходили?

— Ты сказал, что были вы в Чердыни. А оттуда до Дивьей пещеры далеко… Привал надо сделать… Так что подумал я…

— Верно, дед Архип! Были мы в Ныробе…

— И что там еще-то видел ты? Рассказывай…

— Мы в бараке одну ночь ночевали… Приехали еще засветло, так что кое-что осмотреть успели…

— И что видели, Ваня! Говори!

Старик проявлял нетерпение, знать, ему Ныроб чем-то в душу запал.

— Дома там стоят деревянные, все бараки в основном, без всяких излишеств, резных наличников… и обнесены они заборами из жердей… таких… покосившихся, вроде и не оградка — а так, одно название. И почему их никто править не хочет? А рядом с домами — и деревья большие не растут, разве что молодая поросль… Хотя… со всех сторон селенье обступают леса хвойные… Сдается мне, что народ там невеселый живет…

— А церковь-то, церковь, Ванюша? Как она? Стоит?

— Стоит, красавица! За столько верст видна! Три яруса, пять золотых куполов! Или семь? Что-то сбился я со счета… И вся отделана причудливыми резными украшениями! Да, и часовенка рядом — тоже стоит.

— А близко к ней подошел? Или не удосужился зайти да к иконам приложиться?

— Дед! Я ведь приметил, что у тебя в красном углу нет ни одной иконы. А меня хочешь попрекнуть?

— То, что здесь нет образов — на то есть причина и говорить ее тебе не намерен. А в самое святое место наших краев не зайти — это преступление! Да… и еще… Ты вот мне много говорил о фигурках зверей, а знаешь хоть, что в этой церкви есть изображение Святого Христофора… с пёсьей головой?

— Так я видел такую икону в Чердыни!

— То икона! Да, и знать, древняя, давно уж так не рисуют… А эт прям на стене роспись… Вот встанешь на ноги — пойдешь сам в Ныроб и поклонишься Святому Христофору!

Дед посмотрел на Ивана таким строгим взглядом, что тот съежился под шинелью. Что это с ним? Как болезненно такой пустяк воспринимает…

— А-а-а… — протянул Сибирцев, — видимо, настенная роспись? А почему именно Христофору? Он что, в этих краях самый почитаемый?

— Ну, самый — не самый, эт как посмотреть… Просто именно тебе он смог бы и помочь…

— Именно мне? — насторожился гость.

— Да. Тебе, — спокойно ответил тот и устроился поудобнее на своей лежанке. — А что эт я стою у твоих ног? Так заговорился…

— Так почему именно мне? — переспросил Сибирцев, чувствуя, как дед уходит от темы.

— Потому как он соспешествует путешественникам, а ты, мил человек, оным и будешь… Пришел с котомкой… — дед кивнул в сторону вещмешков, что притулились у стены. — Да еще и не с одной! Так же? А Святой Христофор-то сколь людей перевез на своей спине! Ой-ё-ёй! И ведь — через воду! Эт как я тебя тащил! И еще я тебе скажу Ваня…

Дед призадумался, вроде свое что вспомнил, и перешел на шепот:

— Кто верит в этого святого, тот… не загнется никогда в чужих краях-то! Как ни болел бы… Ты понял меня, сынок?

— Как не понять! — воскликнул тот и испугался своего громкого голоса.

Старик тяжело вздохнул:

— Ладно… Я тебе сказал… а ты сам смотри… Да! Коль не был в Никольской церкви, то и Богоявленскую, небось, не видел? Она, конечно, поскромнее будет, без особых там… закрас… Но есть в ней, Ваня, очень важная вещь… Гробница с чем? А-а-а, не знаешь! И это — главная святыня Ныроба! Что пялишься-то! Вижу по глазам — что был в Ныробе — что не был — один…

Сибирцев молчал. Надо же, так захлестнула их эта экспедиция, что некогда было не только по сторонам, но и под носом посмотреть.

— Ладно уж… — снисходительно проговорил старик Архип. — Главная наша святыня — цепи Михаила Никитича Романова, дяди будущего царя Михаила Федоровича!

— Неужели? Да, слыхал, что в этих местах нашел он свою смерть… Но ведь гробницы-то здесь и в помине не было, его тело сразу… выдолбили из мерзлой земли да увезли…

— Может, и увезли, — не сдавался старик, — но ведь люди-то верят в то, что здесь он лежал… Так что все равно — если могилки не было — яма, где он смерть свою нашел, сохранилась. И на ее месте церковь поставили, не эту, Никольскую, а другую — Богоявленскую…

Сибирцев покосился на деда и спросил уже вполголоса:

— Так ты о боярине Романове печешься?

— Да хошь о нем?

— А что так? Почитаешь его или… кто из родичей твоих был с ним знаком?

— Как хошь, так и думай!