Муж Наташи мог только догадываться, какая жена ему досталась. Наверное, она и сама не смогла бы ему объяснить, откуда в ней вдруг появилась эта удаль и отвага. И даже некий авантюризм. У спящей красавицы, которая до сих пор пряталась от жизни в своем двухкомнатном замке, наконец открылись глаза. Ей захотелось жить полнокровной жизнью, делать добро людям там, где другим это было не под силу.

Собственно, она не думала так: "Я буду делать добро!" Она просто решила поспешить на помощь к родным Яна. И не собиралась никого брать себе на подмогу. Если что-то случится с нею, это будет лишь её ошибка, её вина, за которую она расплатится. Но оставить в беде жену и дочь Яна, в то время, как он сам не мог им ничем помочь, казалось ей предательством. Она вдруг ощутила в себе силу и должна была ею воспользоваться!

От того, что ей все-таки придется рано или поздно ставить в известность Бориса, она волновалась, и уже это муж заметил.

— У меня такое чувство, Наташка, что ты готовишь какую-то каверзу. Лицо у тебя одновременно и хитрое, и виноватое. Что-то ты с собой этакое взяла? Или наоборот — не взяла? Что ты успела сделать или не успела сделать? Немедленно признавайся, или я начну применять пытки!

Этот разговор происходил в купе поезда, который вез их в Туркмению. В Ашхабад. Всех: Пашку, Севу и Катерину, Олю Романову. Борис предложил падчерице удочерить её и дать свою фамилию, на что девчонка строптиво ответила:

— Я подумаю!

Было десять часов вечера, потому Катя с сыновьями и Олей отправилась в соседнее купе, объяснив, что у Наташи и Бориса, как ни крути, все ещё медовый месяц и им надо пообщаться. Они дали проводнику немного денег, и тот пообещал, по возможности, к ним никого не подселять, так что двумя купе друзья располагали.

Уговорить детей удалось Кате довольно легко ещё и потому, что она пообещала читать им на сон грядущий в подлиннике сказки Гофмана с одновременным их переводом. Про себя она улыбнулась, ведь её парню и Наташиной дочери пришла пора читать любовные романы, а не сказки. А Сева, которому она дала на ночь разработанную самим профессором Подорожанским чудо-микстуру, почти сразу же крепко заснул.

Катя читала и невольно прислушивалась, не раздастся ли за соседней стенкой возмущенный рев Бориса, которому Наташа наконец признается в своей безумной затее. Будь её воля, Катерина категорически запретила бы ей даже думать об этом.

Будущее предприятие подруги так её разволновало, что Катя на некоторое время забыла о собственных неприятностях.

Теперь у неё появилась новая головная боль — Наташа, которая решила вызволить жену и дочь Поплавского из передряги, в которую они попали вместе с его институтским товарищем. Как-то странно звали его… Лекарь, что ли?

Чего вдруг Наталья расхрабрилась, после того, как столько лет прожила тихо, как мышь под метлой? Раньше, понятно, ей не на кого было надеяться. Но теперь-то! Хороший муж, любимый и любящий, дочь-подросток… И все поставить на карту ради чужой семьи? А слова-то какие при этом говорит!

— Если я этого не сделаю, всю жизнь буду угрызениями совести мучиться!

Хорошо, если Борис её поймет… Полно, какой нормальный мужик такое поймет? Ведь она свое решение приняла, ни с кем не советуясь. В том числе и с ним.

А в купе молодоженов Бессоновых происходил такой разговор.

— Боря, ты можешь дать честное слово, что выполнишь мою просьбу?

— Как это я могу — давать слово, не зная, смогу ли его выполнить?

— Поверь мне, сможешь.

— Тогда зачем давать слово? Разве мало тебе, если я скажу: постараюсь выполнить твою просьбу.

— Дело в том, что она тебе вряд ли понравится.

— И тем не менее, ты хочешь взять с меня слово? Кажется, я уже тебя немножко знаю. Понял, что ты замыслила такое, чему и сама слова не подберешь. И при этом мне в твоем плане места нет.

— Вдвоем с тобой мы не пройдем.

— Интересно, почему?

— Мало того, что там, куда мне нужно попасть, стоят наряды войск НКВД, всякое лицо мужского пола тут же берется под контроль с последующим арестом…

— Минуточку! Ну, ты и накрутила. Натка, тебе-то откуда это известно?

— Прошу, поверь мне на слово… Боренька, любимый, просто поверь мне и все. Я смогу дойти одна наверняка…

Она чуть было не сказала "почти", но вовремя удержалась: нужно постараться убедить его в том, что она абсолютно уверена в успехе.

— Если же мы отправимся вдвоем, наш поход обречен на провал. Кроме того, я хочу поручить тебе заботу о троих детях и моей подруге, которая, ты знаешь, близка мне, как родная сестра. Ты как раз успеешь приехать, осмотреться, снять для нас квартиру, а я к тому времени прибуду.

— Как же ты нас найдешь? — растерянно спросил он, все ещё пытаясь осознать новость, которую она на него вывалила.

— Я приду к тебе на работу в наркомфин. Ты ведь в эту организацию переводишься?

Он задумчиво кивнул.

— По-хорошему, я должен был бы тебе запретить…

— Но понимаешь, что это бесполезно, — окончила за него Наташа и посмотрела ему в глаза. — Мне выходить ещё нескоро. Мы даже успеем поспать. Согласись, ты просто зверски устал. Последние две ночи ты почти не спал…

Она с грустной улыбкой посмотрела на бледное усталое лицо любимого человека, которого сама усыпила, бережно укрыла его одеялом и прошептала:

— Прости меня, я не могу по-другому.

На станции, где поезд стоял только минуту, на перрон сошла всего одна пассажирка, и дежурный по вокзалу этому не удивился: в иные дни здесь никто не выходил.

Женщина явно посторонняя, городская и, кажется, прежде здесь никогда не была, потому дежурный пошел к ней, не сомневаясь, что без него незнакомка не разберется, что к чему.

В неудачное время она приехала. До ближайшего села Михайловки всего пять километров пути, но и тот, кто вздумал бы туда проникнуть, не попал бы, потому что оно было оцеплено войсками.

Железнодорожник ничего толком не знал. Говорили, что колхозники бунтуют, хотя в это с трудом верилось. На семнадцатом году Советской власти кто бы осмелился бунтовать?

Но недаром же в Михайловку были направлены войска. План поставок сельчане не выполнили, понятное дело, недород в этом году вышел, но военные стали у крестьян изымать в счет недопоставок все их личные запасы, хотя михайловцы и так жили впроголодь. Вот тут-то, говорят, колхозники и не выдержали.

Дежурный тяжело вздохнул: кто везет, того и запрягают! Теперь в Михайловку, будто на поле боя, войска отправили, а из райцентра сам секретарь райкома партии Трутнев на машине прокатил.

Тот из себя матроса строит — в любую погоду в кожанке расхаживает, из-под которой тельняшка выглядывает. Гнилой человечишка, хоть и партийный.

— Не могу ли я вам, товарищ, чем-нибудь помочь?