— Ой! Ой! Вотачки поглядим, кто из нас кровищей умоется!

— Щокалки, а щокалки! Покажите-ка дочерей колдуньи Марфы Борецкой — Дмитрия и Василия. А ещё говорят, у вас там какой-то оборотень имеется. Вот бы поглядеть!

Так ехали и переругивались ещё довольно долгое время. Костя с удовольствием и сам принял участие в словесной драке и несколько раз выкрикнул что-то своё, казавшееся ему верхом ёрничества. Он нарочно ехал ближе остальных к берегу, чтобы его злословие лучше долетало до ненавистных врагов. Вдруг он увидел, как среди новгородцев появился совсем необычный конный воин, в весьма дорогостоящем, сплошь кованном немецком доспехе и с непокрытой головой. На лице этого рыцаря не было ни бороды, ни усов, длинные прямые волосы красиво ниспадали на плечи, а на лбу были коротко выстрижены. Вскинув заряженный стрелою самострел-арбалетку, замечательный всадник принялся целиться, и Костя даже не сразу понял, что почему-то именно он выбран в качестве цели, а когда до него дошло, он схватился за щит, но боль в порезанном пальце так обожгла вдруг, что Костя не успел надёжно заслониться. Он с удивлением почувствовал новую боль — в горле, внутри у него заклокотало, кровь, булькая, выплеснулась изо рта, в голове всё закружилось, и он рухнул с коня на берег Шелони, покатился к реке, захлёбываясь кровью, но тотчас вскинулся, поднялся и стал подниматься всё выше и выше, стал видеть злобно ощерившиеся цепи враждующих людей, текущие по обоим берегам реки в сторону переправы, ему увиделось далеко-далеко вперёд — и сама переправа, и завязывающийся около неё первый бой, падающие с коней на землю и в реку люди, но затем взору Кости распахнулись такие дали, что он уже не видел более ничего земного.

Она даже не удивилась, увидев катящегося в реку юного московита, пронзённого её стрелою, настолько была уверена, что не даст промаха. Повернув коня, вновь поехала за рядами новгородцев, теперь в обратном направлении, откинула арбалет бегущему рядом Ефиму, а тот протянул ей другой, только что заряженный. Выбрав новую цель, она выстрелила и опять не промахнулась. Ничто не дрогнуло у неё ни в лице, ни в душе, переполненной чувством грядущего великого торжества. Она, Иоанна Аркская, спасительница Франции, должна воскреснуть здесь, именно здесь, на берегах этой речки на восточных рубежах великой Ганзы.

Она спасла Францию, и Франция отблагодарила её — сожгла на костре как ведьму. Что ж, пусть и новгородское вече приговорит её к аутодафе, ей теперь не привыкать. Но пройдёт время, и она снова воскреснет где-нибудь ещё, где ждут её подвигов и самопожертвования.

Словесная ругань кончилась. Враждующие стороны теперь принялись осыпать друг друга не оскорблениями, а стрелами, камнями, лёгкими топориками, булавами и палицами. Всё это мигом перелетало через неширокую речку, нанося покуда ещё не очень значительный ущерб. И москали, и новгородцы поспешили отступить подальше от берега, но задвигались быстрее, торопясь к переправе, расположенной у большого села Солца. Иоанна ещё не раз выстрелила, но теперь лишь ранила одного из московитов в плечо.

Семнадцать лет назад она родилась в одном из домов, принадлежавших новгородской боярыне Марфе Борецкой. Её мать, бывшая у Марфы постельничей, умерла при родах, и боярыня сама тайком взялась воспитывать девочку, радуясь ей, ибо самой Марфе Господь не дал детей женского пола, одних сыновей и от первого, и от второго брака. При Марфе тогда ещё только-только подвизался хромой и одноглазый литвин Донат, умевший так сладостно и ярко заливать о своих подвигах на службе у французского короля, что Марфа его заслушивалась до самозабвенья. Он врал ей, что был одним из главных соратников Орлеанской девственницы, вместе с нею освобождал Орлеан от англичан, на той войне получил свои увечья, что он — коннетабль тайного ордена рыцарей-тамплиеров, что он может вычислить в точности, где припрятаны сокровища Соломонова храма, но на эти вычисления ему потребуется лет десять. Живя в главном доме Марфы в Неревском конце на Великой улице, Донат как сыр в масле катался. Со временем он даже сделался самым близким человеком при боярыне, наполнял её жадную до богатств душу мечтами о тамплиерских сокровищах, внушал ей, что она как две капли воды похожа на Иоанну Аркскую, да к тому же выяснилось, что и Марфа, и Иоанна родились в один год.

Заполучив дочку своей покойной постельничей, Марфа во что бы то ни стало вознамерилась вырастить из неё вторую Орлеанскую деву, нарочно крестила её не сразу, а спустя пару месяцев после рождения, в неделю жён-мироносиц, когда можно было присвоить ребёнку имя Иоанна в женском роде, почти не принятое у русских людей. С детства Иоанну воспитывали как мальчика, обучали воинским искусствам, развивали в ней силу. В то же время Марфа, муж которой к тому времени отмучился в болезнях и скончался, внушала Иоанне твёрдое убеждение в том, что именно женщины, а не мужчины, должны владеть миром, и там, где власть сосредоточена в их руках, там только настоящая жизнь, там всё бьёт ключом и горит звездой.

Когда Иоанне исполнилось тринадцать лет, литвин Донат с помощью каких-то ещё подозрительных личностей исполнил над девочкой тайный обряд посвящения в тамплиерство. Её коротко постригли, раздели и, поставив голую посреди мрачного подземелья, с ног до головы облили кровью — скорее всего, говяжьей, но Донат уверял, что это — кровь врагов доблестного рыцарства. Затем девочку заставили повторить какую-то длинную и запутанную клятву, где она, в частности, обещала хранить верность не только Господу Богу, но также каким-то Бафомету, Великому Зодчему и Прометею. После сего ей объявили, что она не просто девочка из Новгорода, а являет собой вторичное воплощение души великой и всемогущей Иоанны Аркской.

Спустя некоторое время выяснилось, что Донат никогда не бывал западнее Полоцка, откуда происходил родом, увечья свои получил в раннем детстве, в жизни ни с кем не воевал, и всё такое прочее. Он, правда, поклялся на Священном Писании, что те тамплиеры, которые по его просьбе совершали обряд над Иоанной, были подлинные. Марфа простила его, но отослала подальше от себя, в одно из своих многочисленных имений, строго-настрого объявив, что ежели через пять лет обманщик не вычислит тайну сокровища Соломона, она лишит его и этого скромного жилья и корма.

Как ни покажется странным, но разоблачение Доната никоим образом не исправило судьбу несчастной Иоанны, она по-прежнему воспитывалась как новая ипостась Орлеанской девы, призванная в своё время спасти новгородскую вольность от посягательств самого ненавистного врага господы и веча — Москвы. И вот она достигла тех самых лет, в кои прославилась Иоанна Аркская, ровесница Марфы Борецкой. Ей исполнилось семнадцать. И как было не поверить в роковое предназначение, если именно в этом году огромная рать зазнавшегося Московского государя двинулась с войной на Новгород! Светлые летние вечера Иоанна проводила при Марфе в сладких грёзах о том, как в решающий миг войны возрождённая Орлеанская девственница совершит такой подвиг, которым будут посрамлены полки князя Иоанна Васильевича, разгромлены, развеяны, изгнаны с земли Новгородской. «Ты должна сделать то, чего в своё время не сделала я, — постоянно твердила Марфа. — Когда ты жила в образе Иоанны Аркской, мы имели с тобой единое сердце. Теперь я стара. Иоанне Аркской было бы сейчас столько же, сколько мне — пятьдесят девять лет. Но тебе сейчас столько же, сколько было ей, когда она спасла Орлеан. И ты — это она, только сегодня, сейчас. Ты спасёшь Новгород, а мои сыновья помогут тебе».