Это был плоский полированный краб с черно-белыми шашечками.

– Спица! – воскликнула Сентябрь.

– Он самый, – дружелюбно ухмыльнулся краб.

– Ты забрался так далеко от Альманаха! Что ты здесь делаешь? – спросила Сентябрь.

– Разве тебе не говорили? Альманах позаботится о всех твоих нуждах прежде, чем ты поймешь, что они у тебя есть.

– Но я же не из обитателей Альманаха, – запротестовала Сентябрь.

Таксикраб кивнул на Субботу и маленького Аэла в шелковой подвязке.

– Зато они оттуда. Семья – это транзитивное свойство. Альманах хочет, чтобы вы все были в безопасности в его оболочке. Даже когда сама оболочка исчезла, даже теперь, когда Альманах сдался и пустился в путь вниз по дороге вместе со всеми, чтобы переждать неприятности у моря с очень странным названием там, в Волшебной Стране, и кто знает еще, каким это море окажется! Ну, конечно, я давным-давно знал, что вам понадобится эскорт-сервис. Я, как всегда, вовремя и не стесняюсь это отметить! Следуйте за мной!

В своей безумной манере Спица рванул вперед, загребая десятью ногами по бесплодным дюнам внутренней кромки Луны. Арустук пустилась вслед, подпрыгивая на камнях долины. Струи тонкого жемчужного песка били из-под ее колес, и Сентябрь подумала, что автомобиль завопил бы от радости, если бы мог. Они петляли среди мертвенно-бледных обломков скал по отвердевшим руслам рек, по широким красноватым, с разводами соли отмелям и наконец-то, наконец вырвались на изборожденную равнину, которую раньше видели только на картинках.

Под ними раскинулся город.

А еще с поверхности Луны под ними вздымалось нечто красное и ужасное. Этот бугор взмывал прямо в небо, словно чудовищная рыба на гребне волны в море света. Сентябрь прикоснулась к люльке, висящей на шее, в которой путешествовал От-А-до-Л, и погладила его крохотную головку большим пальцем.

Они нашли город Терпение – чему тут еще быть. Башни, часы, залы, театры не были увиты цветами и листьями, но извивались как ветки, голые, коричневые и черные. Сухая трава струилась по улицам там, где на фотографиях когда-то росла свежая и сочная трава. Там, где когда-то стоял некий пьедестал, поднимался отвратительный красный нарыв, разрывая в этом движении вверх почву вокруг него, булыжники мостовой и квадратики старинного газона. Вокруг кучами лежал мусор: отбросы, обрезки, обрывки.

Город Терпение не был полностью заброшен. Кто-то копошился там внизу.

– Спасибо, Спица, – сказала Сентябрь. – Передай, пожалуйста, Валентинке, Пентаметру и самому Альманаху мою признательность.

Сентябрь протянула руку, и Спица пожал ее одной клешней в шашечку – услуга выполнена. Он поспешил обратно через край мира, по направлению к дороге и моллюску, который уже сползал вниз, как яркий длинный поезд на звездном небе.

Сначала Сентябрь не видела ничего живого, кроме порывов ветра и шуршания, которое он производил, пролетая над мертвыми водорослями, загромождавшими окружность красного купола. На алой поверхности купола проступали тени, похожие на отпечатки ладоней, и так же быстро блекли. Но, когда Арустук с грохотом покатила вниз, в долину, Сентябрь отчаянно вцепилась в зеленый подсолнух руля и почувствовала, как странно защемило сердце. Будто целое Море Беспокойства пролилось сквозь нее огромным потоком, покалывая конечности, наполняя кровь, достигая самых кончиков волос. Суббота тоже это чувствовал – татуировки на его спине извивались и плавали, сплетаясь и расплетаясь.

– Сентябрь, – прокричал он, перекрывая грохот и тарахтенье автомобиля. – Когда я взбираюсь на платформу над ареной цирка, освещенный всеми его огнями, когда ложи полны зрителей, а в моих руках трапеция, но движение еще не началось, на миг я вижу то, что внизу, – там нет страховочной сетки, и я забываю все, чему учился на репетициях, а желудок мой рвется на волю – примерно так я чувствую себя сейчас!

Сентябрь улыбнулась. Она вспомнила, как он летал по воздуху над Постоянным Цирком и шпрехшталмейстер внизу выдувал пионы, и он еще не знал, что она смотрит на него… Неужели это было только сегодня утром? Ей хотелось, чтобы они там остались, питались бы пирогами из пишущей машинки и спали в палатке акробатов.

Она остановила Арустук в огромном павильоне Терпения. Большого выбора у нее не было из-за хлама, усеявшего каждый сантиметр улиц и дворов. Колеса Арустук подминали грабли, кувалды, стамески, опасные бритвы, серпы и косы, лопаты и молотки, ювелирные стекла, телескопы, колеса, счеты, крюки грузчиков и портняжные метры, гаечные ключи, ножи, мечи, удочки и снова гаечные ключи, садовые ножницы и вязальные спицы, сковородки и метлы, топоры, пишущие машинки и кинопроекторы, перегоревшие лампочки и часы. И хотя как минимум лампочки должны были лопаться под колесами, они выдерживали вес и машины, и девочки, и марида, и крошечного, легкого, как наперсток, виверна. Вязальные спицы должны были переламываться, а часы взрываться, но и этого не происходило. Сентябрь приходилось изо всех сил давить обеими ногами на тормоз, чтобы остановить машину. Модель А гудела и дрожала, будто не хотела останавливаться. Неужели она тоже это чувствовала – невероятное смятение и нетерпение, пропитывающее их всех как электрический пот? Красный купол взмыл вверх, узоры темных кровавых теней и мерцающих пламенем вен пробегали по нему, как рыба проносится под водой. Отпечаток лапы затемнил одну сторону огромной сферы, исчез, затем снова появился, но немного дальше. Наконец без предупреждения выскочила лапа, чьи отпечатки они видели раньше, а вслед появилось и тело от этой лапы – причина, спешащая догнать следствие.

Это был йети.

Ростом он был повыше, чем когда-то был Аэл: головокружительной высоты башня спутанного свалявшегося бело-голубого меха и мускулов. Черные рога венчали лохматую тяжелую голову, почти целиком охватывая череп. Глубоко посаженные рубиновые глазки горели в темных складках лица, а широкий длинный нос с силой втягивал воздух Луны. Его левая рука свисала до коленной чашечки размером с валун и заканчивалась монструозной шестипалой черной лапой с темными блестящими ногтями будто из оникса, с ладонью как огромная чистая страница.

Правой лапы у йети не было. Рука заканчивалась обрубком, заросшим мохнатым спутанным мехом, свалявшимся вокруг запястья, как старая повязка.

Сентябрь смотрела не отрываясь. Это был он. Это всегда был он. Это всегда был Сайдерскин, его лапа, украденная и использованная для того, чтобы прогнать Луну сквозь время.

Сайдерскин двигался вокруг купола, касаясь его, обнюхивая, тыча в него длинными пальцами со множеством суставов, прижимаясь к нему рогами, внимательно прислушиваясь. Он пинком отбросил с дороги пишущую машинку, вызвав грохот лопат и метел. Время от времени он порыкивал на этот странный пузырь с прожилками тем самым глухим скрежещущим чавкающим рыком, что отвратительно скреб по нервам Сентябрь. Куполу это, похоже, нравилось. Он подергивался рябью и вспыхивал, когда тот урчал. Между йети и куполом метнулась черная тень, проскочив между массивных белых ног йети, через кучи мусора безнадежно мертвого Терпения.