Ребенок может умереть по разным причинам. Иногда все очевидно: здесь приходят на свет новорожденные с серьезными пороками — от тяжелого расщепления позвоночника, при котором спинной мозг даже не покрыт кожей, до анэнцефалии — дефекта, при котором верхней части черепа нет и мозг виден снаружи. Бывает, что сердце ребенка перестало биться, но он несколько дней или недель остается в утробе потому, что организм матери не реагирует на препараты, или по какой-то другой причине. И внутри, и снаружи мертвые тела преображаются: меняется цвет, отслаивается кожа, и, как описывает Клэр, иногда может получиться ярко-красный снизу пузырь. «Родные от этого очень огорчаются и сразу же спрашивают: “Больно это или нет?” Они не знают, произошло это при жизни ребенка или уже после смерти. Но это не болезненно. Просто жидкости перестают циркулировать и просачиваются под кожу, и кожа от этого становится очень уязвимой».

На все мои вопросы о реакции родителей Клэр продолжает повторять, что это индивидуально. Все люди разные, и нет «правильного» способа реагировать на смерть своего ребенка. В целом наше общество брезгует трупами, и подразумевается, что с ними не следует контактировать. В нашем воображении это самый страшный кошмар, какой человек только может вынести. Однако когда мертвое тело вышло из тебя самой и ты берешь его в руки, ощущение совершенно другое. Клэр пытается найти подход к каждой семье. Если близкие колеблются, она будет предлагать ребенка постепенно, будет стараться облегчить эту встречу. Она унесет ребенка, побудет с ним какое-то время, а потом вернется и расскажет, как он выглядит. Она может предложить взглянуть на фотографии. Она может завернуть ребенка в простыню целиком или дать подержать его крошечную ножку. Если не настаивать и дать достаточно времени, большинство семей в итоге меняет свое мнение.

«Мне кажется, — продолжает она, — люди испытывают какое-то облегчение, что все оказалось не так, как они себе напридумывали. Что-то вроде “Господи, это моя девочка, она как настоящий ребенок!”. Ну конечно, как еще она должна выглядеть? Это и есть твой ребенок. За время работы здесь я твердо усвоила, что надо просто быть доброй — всегда быть доброй, — но при этом честной и очень чувствительной. Надо понимать, что ты говоришь и как ты это говоришь. Если у родителей не было шока от того, что они увидели, значит, ты справилась. Ты их подготовила. Родителю сложно сказать: “Если честно, я боюсь посмотреть на своего малыша”. Смысл в том, чтобы показать, что некоторые чувства в таких обстоятельствах испытывать естественно, пусть даже сам ты считаешь по-другому, пусть для внешнего мира все это ненормально».

Отделение для обреченных родов хорошо тем, что никто здесь не скрывает смерть и близкие могут узнать все свои возможности в такой ситуации, а можно им, в сущности, удовлетворить любую свою потребность. Так бывает не везде. Мичиганский университет в 2016 году опубликовал результаты опроса 377 женщин, дети которых родились мертвыми или умерли вскоре после родов; 17 из них врачи и медсестры вообще запретили увидеть новорожденного, а 34 отказали в просьбе его подержать[125]. Исследование было посвящено посттравматическому стрессовому расстройству и депрессии у потерявших ребенка матерей. Вероятность депрессии оказалась в четыре раза выше, а ПТСР — в семь, но авторы не смогли прийти к окончательному выводу, связано ли это с запретом взять ребенка на руки, так как многим участницам просто не дали это сделать. Ученые подтвердили, однако, наблюдения Клэр. Неважно, родился твой ребенок мертвым или прожил несколько дней: психические и эмоциональные последствия утраты никак не связаны с его возрастом.

В этом траурном отделении видеть — это скорбеть. Матери, всецело сосредоточенные на том, чтобы выдержать роды физически, знают, что смогут при желании подержать ребенка. Они знают, что реанимации не будет, но его можно будет прижать к сердцу и почувствовать, как угасают тихие удары его сердечка. Что бы они ни захотели, Клэр будет рядом, поможет, окажет любое содействие.

«Как узнать, что тебе можно, если не с кем это обсудить? — спрашивает она. — Сложно даже представить, как ты смотришь на свое умершее дитя, не говоря уже о том, чтобы попросить отпечатки ручек и ножек, или фотографию, или подержать его, пока он умирает. Кому придут в голову такие вещи? Для семьи тяжелее всего будет вспоминать о прошлом и раскаиваться, многие годы думать об упущенном шансе взять своего ребенка на руки».

Летом, еще до того, как я опоздала в отделение Клэр, новости были наполнены фотографиями косатки, которая никак не хотела бросить своего мертвого китенка и десять дней толкала его головой у берегов Британской Колумбии. Она 17 месяцев его вынашивала и полчаса побыла матерью. Наконец она сдалась, и об этом тоже были репортажи. Она до изнеможения несла горе с собой по холодному морю.

Мы, люди, воспринимаем китов как свою аватару, воплощение человеческих эмоций. Ничего не поделаешь: они такие неизученные, таинственные и огромные, что на них хочется проецировать любые наши симпатии, как будто они — стена здания, эмоциональный тест Роршаха. Косатка попала в новостные сводки, потому что не отпустила свое умершее дитя, и мы коллективно за нее переживали, хотя некоторым казалось странным, что она толкает перед собой труп, вместо того чтобы уплыть в океан и забыть о нем. Косатка из глубин океана обнажила что-то подсознательное для нас, показала, что прикидываться, будто ничего не случилось, — это не то же самое, что скорбеть. Никто не может измерить и предсказать, какое горе вызовет смерть человека любого возраста, — люди имеют для нас уникальное значение. Однако утрата ребенка все-таки стоит особняком. Ты теряешь человека, который, казалось, будет рядом с тобой. Его никто не успел узнать, и поэтому не с кем поделиться горем, если не считать тех немногих, кто был с тобой в тот момент. Кит ли, человек ли, иногда невозможно отпустить тело, потому что лишишься всего.

Здесь, в «райском отделении», есть свой отдельный морг. Младенцы в пеленках не лежат тут на подносах рядом со взрослыми, и холодильная камера — не одна из многих в большой подвальной стене. Есть только она, и стены помещения выкрашены небесно-голубым в маленькие цветочки розового и лавандового оттенка. Здесь нет и ярких флуоресцентных ламп, как в других больничных моргах. Тут даже есть где сесть и провести время. Некоторые родители приходят сюда каждый день до самых похорон и читают своим детям сказки. Некоторые звонят в больницу посреди ночи: они не могут уснуть и просят, чтобы кто-нибудь проведал ребенка. Некоторые берут ребенка домой в маленькой кроватке с хладагентом и пытаются вместить в две недели перед похоронами целую жизнь: прежде чем земля или крематорий поглотит крохотное тельце, они успевают сходить на пикник с корзинкой, чтобы рядом играли старшие братья и сестры. Некоторые катают ребенка в новенькой коляске в саду у здания больницы. В этом саду тоже есть дерево — на этот раз настоящее, — и на ветру там колышутся детские имена, много детских имен, которые здесь прозвучали.