— Беру тебя в жены, девушка.

Метнув в сторону Атхафанамы уничтожающий взгляд, Ханнар шагнула к Эртхиа.

Они смотрели друг на друга немного растерянно: оба не знали, что им делать теперь. Свадебные обряды Хайра слишком сложны и громоздки, а детям Солнца вовсе нет нужды в обрядах: брат и сестра рождены друг для друга, зачем соединять то, что от природы неразделимо?

Ханис соединил их руки, как недавно Эртхиа вложил руку Атхафанамы в его руку.

Две свадьбы справляли в тот же вечер, устроив пир вокруг костров, как принято у кочевников удо. У степнячек в переметных сумах нашлась пара нарядных накидок, которыми покрыли головы невестам. Жесткие от шитья, покрывала казались маленькими шатрами, в которых уютно угнездились Ханнар и Атхафанама, каждая рядом со своим женихом.

Вынув из седельной сумки дарну, Эртхиа хотел было воспеть красоту обеих невест. Но увидел, что Ханнар подали изогнутую, как длинный лук арфу, — и уступил ей черед.

Откинув косы вместе с покрывалом за плечи, Ханнар прислонила дугу арфы к плечу, благоговейно коснулась струн светлыми пальцами. Блики от языков пламени, струясь, пробегали по струнам, а следом двигались пальцы Ханнар.

Звуки, каждый отдельно, падали и повисали в воздухе, медленно отплывая по одному, или сбиваясь в звонкие гроздья. Под стать этим звукам и голос Ханнар, глубокий, сильный, изливался из самой груди. И как будто сталкивались бронзовые шары, так пели вместе арфа и Ханнар.

Эртхиа, положив подбородок на гриф, замер. Большие глаза его вспыхивали золотом, отражая волны пламени над костром. Смутная тревога заставила его переглянуться с Атхафанамой. Та оцепенела от ужаса. Значит, ему не показалось: Ханнар низала непонятные хайардам слова на четко различимый ритм, связывая концы фраз созвучиями. Магия, запретная для слуг Судьбы…

С суеверным недоумением он взглянул на свою невесту. Но Ханнар на него не смотрела, и пела не для него.

Кровь в нас одна, как сердце одно.

Старое кто разбавляет вино?

Дочери Солнца родят сыновей

Только от мужа крови своей.

И от героя родится герой,

Но не у женщины крови чужой.

Можешь закон естества отменить, лишь оборвав бесконечную нить.

Соединившись, продолжим наш род,

Или же в нас он — в последних — умрет.

С чуждою кровью нам кровь не смешать.

Общей судьбы нам не избежать.

К тому единственному, кто знал священный и тайный язык Солнечных богов, царей Аттана, обращалась Ханнар, глядя прямо в его золотые глаза. Слово за словом неумолимыми лезвиями вонзались в сердце Ханиса, чтобы навсегда остаться в нем ледяным ужасом.

Не предчувствие беды — отчаянье перед ее неотвратимостью. Не страх — безнадежность.

Бог Ханис, величественный и непоколебимый, с мудрой и безмятежной улыбкой слушал свадебную песню богини Ханнар.

Одинокий светильник не рассеивал темноты в юрте.

И рад был этому Эртхиа, потому что пальцы его были ледяными, а щеки — пылали.

Немного оставалось до рассвета, а царевич не знал, хочет ли он, чтобы эта ночь продолжалась вечно, или пусть бы рассвет уже наступил. На расстеленной кошме, покрытой нарядным плащом, равнодушной богиней восседала Ханнар. Руки сложены на обтянутых лином коленях, косы на груди приподнимаются в такт дыханию, голова высоко поднята — и взгляд внимателен и суров.

Как будто выдержать испытание перед лицом богов предстояло Эртхиа. Поневоле пожалеешь, что слишком рано сбежал со свадьбы. Здесь же ни вороха свадебных покрывал, которые, одно за другим, помогли бы Эртхиа преодолеть смущение, ни беззащитной, манящей наготы невесты — не было.

Простая длинная рубаха из той ткани, что светлее дня, да белая кожа в рыжих веснушках, да темно-золотые косы.

Ханнар сияла, ласково отделенная от тьмы ровным пламенем светильника, защищенная своей вольностью, как крепостной стеной.

Увидел теперь Эртхиа, что замужество не уничтожило этой вольности, потому что дочь Солнца вольна от рождения до смерти, как женщина Хайра от рождения до смерти — служанка и имущество мужчины.

Не любовь, а гнев уже опьяняли Эртхиа: эту женщину отдали ему в жены, она будет ему принадлежать!

Но когда уверенно и твердо он шагнул к Ханнар, она резко выбросила вперед руку, поднятой ладонью останавливая Эртхиа.

— А? — Эртхиа на миг замер в удивлении и досаде, но уже кинулся к Ханнар, ударившись коленями о твердую землю под кошмой, схватил невесту за локти, рванул к себе.

— Что? Разве ты не моя? — бросил ей в невозмутимое лицо.

«Сейчас, — решила Ханнар, — и он будет моим — или уйдет навсегда. Но все решится сейчас.»

— Твоя, Эртхиа ан-Эртхабадр, — согласно кивнула Ханнар. — И того воина, который взял меня первым. И тех его спутников, с которыми он успел мною поделиться… до того, как я зарезала его — его же мечом.

Ханнар могла бы говорить еще долго, глядя, как мертвенная бледность заливает лицо Эртхиа. А глаза его становились как будто больше — и слепли. Он молчал, молчал, молчал. Пальцы разжались, будто ослабели от внезапной боли, но снова стиснули локти Ханнар и сжимались все сильней.

— Да, — сказала она, мстя ему за все: за те дни и ночи в павшем Аттане, за женитьбу Ханиса и за чуждую, враждебную детям Солнца, но бесспорную красоту его жены-хайардки, за нежеланный этот брак с чужаком, и за то, в чем Ханнар боялась себе признаться, за медовую сладость и стальной блеск в глазах чужака, за его сильные руки и веселый голос, и за саму эту свою боязнь тоже.

— Да, это был хайард, такой же, как ты. И если бы я сама своими руками его не убила, могла бы думать, что это ты и был. Но нет, конечно. Ты ведь царевич, а он был простым воином и пил с простыми воинами. И хвастался перед ними добычей — и вытаскивал меня к ним за волосы, вот так!.. — Ханнар резко высвободилась и, схватившись за косы, сильно дернула вниз. И упала, вдруг по-настоящему зарыдав, лицом в колени Эртхиа. Ей не было дела до того, что скажет этот чужак. Лишь бы ей избавиться от ужаса и стыда, истерзавших ее душу. Она скорчилась, вцепившись в волосы, билась лбом о колени Эртхиа, плакала и громко стонала.

Он поднял ее за плечи и прижал к себе. Ханнар затихла. Еще вздрагивая, прерывисто вздыхая, она прижалась щекой к его плечу.

Эртхиа осторожно опустился на кошму, не выпуская Ханнар. Пальцами, а потом губами, темными, шелковисто-нежными, он вытер слезы с ее лица. Она тоже стала гладить его лицо и удивлялась: как может такая темная кожа быть такой мягкой и гладкой? Запахи пыли, кожи, полыни и конского пота, привычные обоим, сталипо-новому остры, неотделимо-родные и возбуждающие.

Тот алый всадник, утомленный дальней дорогой и жаждой, припал к ней трепетно и жадно, и выпил боль и страх. И удивлялась, удивлялась Ханнар: ее ли радость так светла и безоглядна, так неопаслива и безмятежна…