Дороже гордости и славы, могущества и чести были теперь царю соленые и влажные ресницы возлюбленного, щеки с прилипшими прядями.

Все упреки выслушал бы царь без гнева, да не стал упрекать его Акамие. Совсем не стал говорить с царем.

И вот, лишь едва отведя в сторону расшитый занавес, заглядывал царь в полутемную комнату и отступал, боясь потревожить сон обиженного ребенка.

Когда же Акамие проснулся, царь сам послал к нему рабов с гребнями, драгоценными маслами и красками.

Но Акамие никому не позволил прикоснуться к своим волосам и прогнал рабов.

Только что назначенный главный евнух, значительно поумневший после гибели своего предшественника, ласково увещевал Акамие: царь-де желает навестить его, негоже перед царем лежать нечесаному, неубраному, ненакрашеному…

Акамие дерзко отвечал:

— Разве не царь приказал сделать это со мной?

Царь, слышавший его слова из-за завесы, впился зубами в запястье и снова ринулся кружить по галереям и переходам, не находя себе места.

И снова остановился лишь у завесы, расшитой лилиями и нарджисами. Приоткинул ее, сел на пол у порога. Не смотрел на Акамие и знал, что Акамие не смотрит на него. Но как сам царь чувствовал его всего и не глядя, до трепещущей жилки на прозрачном виске, так и Акамие, знал царь, чувствовал его стиснутые зубы и налитые кровью глаза.

Так царь сидел, глядя на узорчатые плитки пола, на густой пестрый ворс ковра, на резной косяк… И хотел, и все не мог заговорить. Как будто удавка затянулась на шее.

— Я, я сам, только я…

И снова молчание, а потом тяжкий вздох.

— Сам отдал палачам мою радость, велел тащить ненаглядного за ноги… изранить руки жемчужные, плечи серебряные…

Золотой конь, парящий над серебряной травой, алый кафтан и белый платок — все удаляясь, мчится всадник в сторону гор. А взгляд все не отпускает его, не позволяет удалиться и скрыться из виду. Летит и летит золотая птица, унося на спине алую розу.

Ханнар открывает глаза. Степь вокруг вся струится и переливается серебром — ветер волнует высохшую до белизны траву. Войско движется вдоль линии далеких гор. Поскрипывает и звенит сбруя, стучат копыта, перекликаются всадники.

Давно умчался золотой конь с алым всадником на спине, и нет, и не будет от него вестей. Но однажды — да исполнится воля Высокого Солнца! — приведет из далекой неволи алый всадник жениха для Ханнар. И продолжится род детей Солнца, богов и царей Аттана.

А закроешь глаза — все он мчится, алый всадник, хайард.

Враг.

Где он, ее жених? Сквозь слезы — от ветра, только от ветра! — видится ей алый всадник на золотом коне. Ханнар не вытирает слез. Пусть катятся по щекам. Дней укатилось больше в ожидании и тревоге… Она только женщина, поруганная невеста из рода Солнечных царей. Она ли в силах отвоевать эти бескрайние степи у могущественного и жестокого царя хайардов?

Всадник летит над травами, воин с бесстрашными веселыми глазами. Ему бы вести ее войско, быть Ханнар защитой и опорой. Как сильны его смуглые руки, смиряющие озорного жеребца, смуглые руки, которыми он никогда не обнимет Ханнар, потому что не он, не он ее жених.

А вышла бы ему навстречу с радостной и покорной улыбкой, подала бы воды — напиться, смыть пыль и пот с разгоряченного лица.

Но ярко и яростно пылает в небе Высокое Солнце, и целое царство за плечами Ханнар. Другой станет ее мужем, чтобы не прервался на земле род богов.

А сказала бы: «Я устала. Прими, сними с плеч эту ношу. Защити меня. Ибо я узнала то, чего многие века не знала ни одна из дочерей Солнца: страх, унижение и бессилие. Охрани, обереги меня, пожалей, утешь слабую и безутешную могучей твоей рукой.»

Но не ему, другому скажет Ханнар эти слова. Такова воля Солнца.

«Родные мои,» — шепчет Ханнар, подняв лицо к светилу, но замирают на губах слова привета: не их ли воля разлучит Ханнар с любовью?

«Зачем ушла ты, Ахана? Вынесла бы то, что вынесла я — стала бы теперь царицей. А я… я была бы свободна.»

Нет справедливости в сердце, и не хочет справедливости Ханнар. Где-то летит над серебряной травой алый всадник, торопя коня, ведет жениха из далекого плена.

— Значит, передо мной — моя царица?

Ханнар качнулась с пятки на носок, смерив Атхафанаму долгим взглядом. Презрительное любопытство только подчеркивалось насмешливым почтением, которое Ханнар, не очень-то и стараясь, изобразила на лице.

— Значит, передо мной та, которая заменила божественную Ахану в твоем сердце и на твоем ложе?

Сочувственная улыбка предназначалась уже Ханису. Тот просто опешил перед шквалом холодной ярости, бушевавшим вокруг Ханнар. Похоже, если бы хайарды и понимали ее слова, это не смутило бы богиню.

Эртхиа знал, что следует делать, когда женщина забывает свое место. Но эта женщина ему еще не принадлежала, и он воздержался от советов, пощипывая юный ус.

Ханис почти испуганно смотрел на нее. Он просто не ожидал вспышки необъяснимого гнева со стороны девушки, в послании умолявшей его о помощи. И она не была ему достаточно близкой родственницей, чтобы оборвать ее по-родственному резко.

Атхафанама одна поняла, что к чему. Она безмолвно упала бы на колени перед любым родственником-мужчиной, но незамужняя сестра мужа в ее глазах и человеком-то не была.

Рыжей девке-переростку не понраву пришелся выбор брата? Атхафанама внимательно осмотрела соперницу от носков сапог до пышных кудрей надо лбом. Соперница…

Атхафанама вспомнила: рыжая взбесилась оттого, что брат женился на другой.

С покровительственной улыбкой она кивнула сестре мужа. Не соперница Атхафанаме эта верблюдица косматая, слишком худая и высокая, чтобы когда-нибудь выйти замуж в стране, где девушки не носят покрывала. Рассмотрев ее со всех сторон — кто к ней посватается?!

И взгляд, и надменная улыбка Атхафанамы говорили: «Если есть в Аттане царица, так это — я»

Смерив ее взглядом еще раз, Ханнар с полвздоха покусала губу — и тоже улыбнулась, открыто и торжествующе. Отбросив с груди толстые косы, она, высоко держа узкий нежный подбородок, повернула лицо к хайарду.

— Благодарю тебя, Эртхиа ан-Эртхабадр. Ты сдержал слово: привел в Аттан царя. Теперь мой черед. Приданое мое — войско, которое окружает эту юрту. Берешь меня в жены?

Ханис втайне вздохнул с облегчением: обещание, данное другу, казалось невозможно выполнить, но Ханнар сама отдавала себя Эртхиа в возмещение за Атхафанаму.

Маленькая хайардская царевна во все глаза смотрела на брата. Так эту верблюдицу он просил у Ханиса, он, которого не дождалась прекраснейшая и знатнейшая в Хайре невеста?

Ханнар, высоко изогнув золотистую бровь, сверху вниз глядела на жениха. И он, помня только о том, что этот вопрос с Ханисом уже решен, важно, без тени сомнения, заявил: