Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы подъезжаем по пыльной проселочной дороге к поляне в саванне, я вижу каркас воздушного шара, лежащий на земле. Джоанне всегда хотелось увидеть землю с высоты птичьего полета, и она смеется, понимая, что ее ждет.
– Не могу поверить, что ты это сделал! – восклицает она, поворачивается и целует меня.
Мы оба выбираемся из машины. Дежурный аэронавт, отвечающий за наш полет, ждет в сером утреннем свете, и вскоре оранжевое пламя горелки освещает сумрак, и одновременно полосы рассвета появляются на горизонте. Солнце встает, и вскоре мы увидим его из облаков. Мы с Джоанной смотрим, как воздушный шар медленно расправляется, отрываясь от земли, и когда все готово, забираемся в корзину. Я сажусь на высокий табурет, чтобы быть на одном уровне с Джоанной, и держусь за бортик корзины, а она поднимается в нее вслед за мной.
Аэронавт улыбается нам, сообщая, что мы вот-вот взлетим, и корзина медленно отрывается от земли. Когда мы начинаем подниматься вверх, я наблюдаю за лицом Джоанны. Она улыбается, глядя на буш, теряющийся в сумерках под нами. Мы поднимаемся все выше, и я окидываю взглядом горизонт. Он становится светлее. Небо розовеет, и приглушенные краски буша внизу постепенно высвечиваются зеленью и бурым золотом. Земля убегает от нас; я прислушиваюсь к тишине. Здесь настолько тихо, что единственное, что я слышу, – это шипение горелки и редкий птичий крик.
Мы с Джоанной обнимаем друг друга, солнце поднимается все выше в небо – сперва ярко-белое позади серых облаков, затем розовые лучи разбавляют тьму вспышками оранжевого.
Солнце постепенно золотит горизонт, который считаные минуты назад лежал, чернея, перед нами, и мы видим под собой землю: реку, деревья и водопад, обрушивающийся в долину; мчащихся галопом зебр и гну, африканских бородавочников, блаженствующих в болотце, жирафа, который кормится древесными листьями.
– Какая красота! – говорит Джоанна.
Пора. Я сую руку в карман и достаю мобильный телефон. Я записал на нем сообщение – те слова, которые я хочу сказать Джоанне. Она смотрит на меня, я протягиваю ей наушники, и она вставляет их в уши, а потом я нажимаю кнопку.
«Ни в одном языке нет слов, способных по-настоящему передать то, что я чувствую к тебе, – говорю я ей. – Ты вошла в мою жизнь и придала ей смысл. Ты раскрасила мой серый мир яркими красками, и мне кажется, будто я знаю тебя целую вечность.
Время словно останавливается, когда мы вместе. Ты даешь моему сердцу повод не только биться, но петь и радоваться».
Она улыбается, глядя на меня, и я пожимаю ее руку.
«С каждым проходящим днем моя любовь к тебе становится сильнее и глубже, богаче и осмысленнее, потому что ты прекрасна внутри и снаружи, – продолжаю я. – И хотя жизнь – это не только молочные реки и кисельные берега, без соли тоже не обходится, – я знаю, что без тебя меня нет, и не хочу проводить без тебя ни единого мгновения своей жизни.
Ты – моя родственная душа, мой лучший друг, моя спутница, моя любовь, моя скала, моя сила, моя тихая гавань в этом безумном мире.
И поэтому я хочу обнимать тебя, дорожить тобой, заботиться о тебе, защищать и любить тебя всеми своими силами.
Окажешь ли ты мне честь, даруешь ли невероятную привилегию разделить со мной остаток моих дней и стать моей женой?»
Я снова опускаю руку в карман и достаю кольцо. Когда я протягиваю его Джоанне, на глазах у нее выступают слезы – золотые росинки на ниточках, которые поблескивают в свете раннего утра. Она наклоняется ко мне.
– Да, миленький мой, – говорит она. – Я буду рада стать твоей женой.
Она долго-долго целует меня, потом отстраняется. Я обнимаю ее за плечи, и мы смотрим на горизонт. Он бесконечно простирается перед нами.
Картонная коробка стоит у противоположной стены комнаты, однако я не уверен, что хочу видеть то, что сложено в ней. Коробка полна деталей конструктора «Лего», который, по рассказам родных, так нравился мне в детстве. Но есть ли у меня силы, чтобы вновь призвать фантом призрачного мальчика и увидеть, как передо мной возникают его исхудавшие конечности и пустые глаза? Я столько раз видел его за прошедшие дни, что не уверен, что смогу еще раз противостоять ему.
Мы с Джоанной пакуем чемоданы, готовясь к переезду в Англию. Мы перебираем не только повседневные вещи, но и те коробки, которые годами хранили мои родители, и я узнал многое из того, что случилось со мной, запечатленное в сувенирах моего прошлого, от которых запросто можно пасть духом. В старых рентгеновских снимках и медицинских картах, сложенных стопками вместе с лангетами, которые когда-то не давали моим пальцам скрючиться, превратившись в когти; в старой подушечке от моей инвалидной коляски, лежащей поверх нагрудников, на которые некогда лилась моя слюна. В то время как для меня каждый из этих предметов связан с воспоминаниями, Джоанне они впервые так наглядно рассказывают историю моей жизни. Она знает меня только с тех пор, как я стал намного сильнее, но теперь видит все, чем я был когда-то, и напрасные надежды моих родителей навеки запечатлены в ложках с несуразно большими рукоятками, которые они покупали, думая, что когда-нибудь я снова смогу удерживать их в руке.
Временами я сам испытываю шок при виде этих предметов, ибо, поспешно устремившись в жизнь, я почти забыл, насколько был болен.
Хотя я чувствую, как нелегко это видеть Джоанне, я знаю, что на земле нет ни единого другого человека, с которым я мог бы разбирать все это. Я сгорел бы со стыда, если бы кто-то это увидел, мне неловко было бы вытаскивать из чуланов ворох этих воспоминаний на глазах у любого другого. Но в присутствии Джоанны единственное чувство, которое наполняет меня, когда я смотрю, как призрачный мальчик вновь напоминает о себе, – это печаль оттого, сколь жалким было его существование.
Вчера мама сообщила мне, что в гараже хранится еще одна пирамида моих коробок, но мне показалось, что ни она, ни папа не хотят мне их приносить. Я понял почему, когда мы с Джоанной сами нашли их. В то время как коробки Ким и Дэвида были набиты атрибутами подростковой жизни – музыкальными записями и учебными материалами, старыми плакатами и одеждой, – мои, сложенные в углу гаража, пожелтевшие от времени и покрытые пылью, содержали лишь детские игрушки. Казалось, будто жил на свете мальчик и умер, и его жизнь торопливо убрали с глаз долой… а потом я вспомнил, что так и было.
– Погляди-ка сюда! – говорит Джоанна, втащив одну из коробок в дом и открыв ее.
В ее руках – многоцветная мягкая игрушка.
– Его звали Попл, – тихо говорит мама.
Я смотрю и вижу, что она стоит на пороге, словно боясь войти в комнату и увидеть все то, что мы распаковываем.
– Это был любимец Мартина, – добавляет она.
Я смотрел на игрушку, пытаясь вспомнить то время, когда оранжевая плюшевая собака с ярко-зеленой шерсткой, красными ушами, фиолетовым носом и голубыми лапами была самой моей любимой игрушкой в этом мире. Мне хотелось вспомнить столь многое! Как было бы здорово иметь воспоминания, какие бывают у других людей, и понять, каково это – быть ребенком, который настолько любит игрушку, что не может с ней расстаться. Но сколько я ни старался, я так и не смог найти в себе ни тени воспоминаний. Ничего – даже самого крохотного образа, за который я мог бы уцепиться.