Элинор Вэн покачала головой, горько улыбаясь философии своего друга.

— Все ваши убеждения — напрасный труд, — сказала мисс Вэн. Если б ваш отец лишился жизни вследствие низкого обмана этого человека, вы не питали бы к нему такого христианского милосердия. Я исполню обет, данный мною три года тому назад. Я докажу преступление Ланцелота Дэррелля; оно станет преградой между ним и состоянием Мориса де-Креспиньи.

— Вы забываете при этом одно.

— Что же такое?

— Доказать его виновность займет много времени, а мистер де-Креспиньи человек старый и больной, он может умереть прежде чем вы будете в состоянии изобличить низкий поступок его племянника.

Несколько минут Элинор молчала. Брови ее сдвинулись, губы сжались с выражением решимости.

— Я должна возвратиться в Гэзльуд, Дик, — сказала она медленно. — Вы правы: нельзя терять времени. Я должна возвратиться в Гэзльуд.

— Это, кажется, не совсем легко исполнить, Нелль?

— Я должна возвратиться туда. Не отправиться ли мне переодетой? Если б мне можно было скрываться у кого-нибудь в деревне и наблюдать за Ланцелотом, когда он предполагает менее всего, что за ним следят. Мне все равно, как бы туда не ехать, Ричард, но быть там я должна. Только те открытия, которые я сделаю в настоящее время, могут проложить мне след к истории прошлого. Я должна отправиться туда.

— И взять на себя обязанность полицейского сыщика, Элинор? Вы этого не сделаете, если от меня зависит вас удержать.

Невысказанная любовь Ричарда Торнтона давала ему некоторую степень власти над молодою девушкою. В каждом истинном чувстве заключается достоинство и сила. В «Notre Dame de Paris»[3]любовь горбатого урода к Эсмеральде в течение всего романа ни разу не внушает презрения, тогда как красивый и блестящий, но лживый и пустой Феб нередко возбуждает в нас насмешливое пренебрежение.

Элинор не возмутилась против решительного тона молодого человека.

— О, Дик, Дик! — вскричала она жалобно, я знаю что я должна казаться вам очень злою. Я причиняла одно беспокойство вам и бедной синьоре, но я не могу забыть смерти моего отца, не могу забыть письма, которое он мне написал. Я должна оставаться верною моей клятве, хотя бы мне пришлось пожертвовать жизнью для ее исполнения.

Элиза Пичирилло вошла прежде чем Ричард успел ответить на слова Элинор. Молодые люди условились ничего не говорить синьоре об открытии, сделанном мисс Вэн, вследствие чего они ее приветствовали с той поддельной веселостью, которую обыкновенно принимают в подобных случаях.

Проницательность синьоры Пичирилло, быть может, была немного помрачена от трудов, понесенных ею в течение целого утра, в которое она должна была переходить от одной ученицы к другой, и когда Элинор, суетясь вокруг стола, приготовляла чай, добрая учительница музыки вполне верила в притворную веселость своей протеже. После чая Ричард вышел на улицу курить свою коротенькую пенковую трубку между сырой соломой и ветхих кэбов. Элинор села за фортепиано. Пальцы ее быстро летали по клавишам, извлекая из них бесчисленные сочетания звуков, но душа, верная одному чувству, была полна тайного плана мщения, который она положила себе целью жизни.

— Во что бы то ни стало, — повторяла она себе, — какие бы последствия это не повлекло за собой, я должна возвратиться в Гэзльуд.

После свидания своего с маклером, Элинор Вэн не спала большую часть ночи. Лежа без сна, она старалась придумать какое-нибудь средство для возвращения в Гэзльуд. Открыть положительное доказательство виновности Ланцелота, которого она так жаждала, ей можно было только продолжительным и терпеливым наблюдением за самим молодым человеком. Обвинительная улика должна была сойти с его собственных губ, какое-нибудь случайное сознание или необдуманное слово могли послужить ключом к открытию тайны прошлого. Но для достижения этого и ей следовало сблизиться с человеком, ею подозреваемым. В беззаботной откровенности обыденной жизни, в свободе постоянных сношений могли представиться тысячи случаев, которых она не дождалась бы никогда, пока двери Гэзльуда останутся для нее запертыми. Правда, было еще одно средство: Ланцелот Дэррелль просил ее руки. Его любовь, хотя бессильная против действия времени, в настоящую минуту могла быть искренна: ей стоило написать слово — и он, без сомнения, поспешил бы к ней. Показывая вид, что отвечает на его любовь, она могла бы приманивать его к себе и, в полном доверии подобных отношений, достигнуть своей цели. Нет! Ни за что на свете — даже за тем, чтоб остаться верной памяти отца, она не была способна изменить таким образом чувству женской чести.

«Ричард прав, — думала она, отвергая это средство с тяжким сознанием собственной низости, что допустила хотя бы только на один миг подобную мысль. Он был прав: сколько постыдного унижения я должна буду вынести прежде чем исполню мой обет»!

А чтоб исполнить этот обет, ей надо снова быть в Гэзльуде. К этой мысли она возвращалась постоянно. Но возможно ли ей будет занять прежнее положение в доме мистрис Дэррелль? Не постарается ли вдова удалить ее, успев уже раз изгнать из общества Ланцелота.

Мисс Вэн не была одарена способностью составлять тайные планы. Откровенная, простодушная, поддаваясь увлечению минуты, она имела достаточно силы воли и твердости, чтоб обвинить Ланцелота Дэррелля как низкого обманщика и шулера, но в ней не было качеств, необходимых для того, кто медленно и с терпением пролагает себе путь к открытию постыдной тайны через извилистые, темные и скрытные тропинки, которые ведут к ней. Не прежде как после рассвета, молодая девушка наконец заснула, измученная душой и телом. Ночь не принесла ей совета. Элинор Вэн впала в тревожный сон с горячей молитвой на устах — молитвою о том, чтоб Провидение даровало ей средство отомстить убийце отца.

Мисс Вэн прибегнула к Богу — по примеру многих — тогда только, как убедилась в бессилии собственного ума для достижения желаемой цели. Весь следующий день она провела одна, сидя на ситцевом диване возле окна, она смотрела на детей, которые играли в котел и в камешки на неровных плитах тротуара. Каждый час ложился тяжелым гнетом на ее душу и делал ее еще менее способною для обыденной деятельности жизни. Во всякое другое время она постаралась бы чем-нибудь облегчить тяжелый труд синьоры, имея вполне надлежащее знание, чтоб заменить се при некоторых из ее учениц, но в этот день она допустила Элизу Пичирилло ходить при удушливом зное по улицам Лондона, не сделав никакой попытки для того, чтоб разделить ее труд.

Она даже казалась неспособной исполнять, по своему обыкновению, незначительные услуги по хозяйству, дала пыли накопиться на фортепиано, не сняла с чайного стола остатки завтрака и не взяла на себя труда собрать разбросанные листы нот, открытые книги, раскиданное шитье, которыми усеяна была комната. Она сидела, положив локоть на закоптелый косяк, подпирая рукою голову и устремив в окно утомленный и бессознательный взгляд. Ричард вышел рано поутру, ни молодого человека, ни его тетки нельзя было ожидать прежде сумерек.