На траве, головой в черном кровавом пятне, лежал мертвый Джадог. Осколок черепашьего панциря впился ему в горло, едва не отделив череп от туловища. Смерть мужелюбивого снайпера была мгновенной.

– Он был великим воином, – сурово сказал Хуру-Гезонс.

Незаметно для всех маршал очутился рядом с тысячником и теперь возвышался костлявым демоном ночи, с сурово сжатыми губами и сталью в очах. Боевая татуировка на его мужественном лице как будто стала живой и текучей. А может, это внезапная дрожь в руке Боксугра, от которой свет поколебался, делала ее такой. Кость в носу командарма зловеще пошевелилась, когда он открыл рот для продолжения речи.

– Но дело освобождения народа таха не погибло вместе с бездушными черепахами и этим славным воином. Нас по-прежнему великое множество, мы так же сильны и непобедимы, как раньше, ибо с нами – духи наших предков и сами боги! К кому благоволил этот отважный воин? – внезапно сменил тему Шаман и кивнул на труп.

– К нему, к нему, – вразнобой загомонили гоблины и принялись указывать на меня. Я хотел ретироваться во мрак, но братья по оружию стояли твердо, как скалы.

Хуру-Гезонс нагнулся, поднял заляпанный кровью арбалет мертвеца, смахнул с него травинку и торжественно вручил мне.

– Держи. Гордись тем, что стреляешь из оружия своего товарища, и отомсти за его гибель врагам. Месть! Месть! Мы победим! Изгоним вонючих киафу из нашей страны! Смерть тирану Волосебугу! Не будем медлить ни минуты. Сейчас же выдвигаемся на город, братья мои, и застанем врага врасплох!

По телу пробежала священная дрожь. Сам от себя не ожидая такого, я проревел вместе со всеми боевой вопль и поцеловал Джадогов арбалет. По команде Боксугра воины-освободители цепочкой стали исчезать под сводами леса, а вскоре и я присоединился к этому слаженному движению.

Уже ничто не удерживало нас в разгромленном лагере. Правда, до того, как кануть тенями во тьме, многие гоблины ухитрились разжиться припасами, что разметало по лужайке взрывами. В том числе Зак, который пристроился сразу за мной.

– Слышь, мужик, – сказал он шепотом, – я пару банок тушенки урвал. И еще кое-что. Поделюсь за пятьдесят метикалов.

– С ума сошел? – прошипел я в ответ. – Откуда у меня такие деньги?

– Ну ты вообще лопух… Тут у всех полные карманы монет, братишка. Сейф разорвало, понял? Пока ты грязь с арбалета слизывал, умные гоблины пищу и бабки в траве собирали. Сейф-то с метикалами того – ку-ку! Жалко, чемоданчик уцелел, в нем золотишко!.. А знаешь, как ананасы смачно прожарились? Деликатес, покруче хухум-ржи. Я уже отведал.

– Иди к Насру, солдат, – обозлился я. – В такой момент о деньгах думать.

– Ну, не хочешь – как хочешь, дело твое. Посмотрю я на тебя, как ты под утро запоешь.

– Я не соловей, чтобы на рассвете голосить! – рыкнул я и поддернул ремень арбалета, чтобы он не так нещадно цеплялся за ветки и лианы.

* * *

Гомункулуса в отличие от людей налет не застал врасплох. Он давно услышал нарастающий рев ракет и определил направление, откуда двигался планер. В том, что это боевая машина, сомневаться не приходилось. Теперь события могли развиваться в двух направлениях. Либо планер принадлежит мятежникам, и тогда их руководство займет места в кабине, чтоб продолжить противозаконные действия в небесах. Либо планер направило законное правительство Даггоша, и тогда следует ожидать огневого контакта. В первом случае придется уничтожить Черного Шамана при посадке в планер. В дальнейшем это станет неосуществимым: летать самостоятельно Люсьен не мог даже после использования ремкомплекта последнего поколения. Во втором случае – уничтожить, воспользовавшись обстрелом лагеря как идеальным прикрытием. Второй вариант был предпочтительней, поскольку гарантировал, что диверсионная группа останется нераскрытой. Единственным минусом было то, что, как ни повернись события, сержанта Стволова придется оставить без охраны. Как же быть?

Гомункулус хотел было отхлебнуть из «бутыли» для обострения мыслительного процесса, но вовремя приказал себе остановиться. Привычка становилась слишком навязчивой. Да к тому же вредной – он уже упустил гоблина с тесаком после порции ремонтной жидкости. Впрочем, Стволов многократно демонстрировал способность избегать опасных ситуаций без чьей-либо помощи. Скорее всего, сумеет уцелеть и в этот раз, хотя рисковать жизнью командира все равно не стоит.

Взяв жезл на изготовку и укрывшись накидкой, Люсьен пополз в направлении центра лагеря. К моменту, когда по мятежникам ударил первый разряд, он успел занять выгодную позицию неподалеку от штабной черепахи.

Вымуштрованные телохранители Черного Шамана немедленно укрыли командарма собственными телами. Однако тот растолкал охранников и бросился в гущу мечущихся воинов с криком: «Все в джунгли, залечь!»

Быстрое и непредсказуемое перемещение цели, помехи на линии огня – все это сильно осложняло процесс точного прицеливания в череп врага. А у Люсьена могла оказаться всего одна попытка. Он решил приблизиться к Черному Шаману вплотную. Люсьен уже достиг кормы черепахи, когда прожектор планера вырезал из ночного мрака светлый круг с животным в центре. Загрохотал метатель файерболов. Чудовищный удар в спину бросил гомункулуса на панцирь. Люсьен попытался сместиться в сторону, но черепаха вдруг вспухла огненным пузырем. Люсьена сжало в гигантском кулаке и с титанической силой швырнуло вверх. Сознание гомункулуса затопил океан белого пламени.

* * *

Столица Даггоша лежала перед доблестными солдатами таха. В разных ее концах густо чадили мусорные помойки и свалки. Тут и там пронзали небо хищные остовы разрушенных зданий, похожие на зубы больного кариесом дракона. Желтое рассветное солнце словно проектор выхватывало из ночного мрака мутные воды Касуку, что несли в океан сотни тонн отбросов со всей страны.

С первыми лучами поднялись в небо грифы, высматривая на узких улочках столицы свежие трупы – убитых в уличных драках, сдохших от передозировки или смертельных недугов гоблинов.

Кошачий вой сирен, выстрелы, плач сирот, крики вдов и проклятия стариков создавали непередаваемый звуковой фон этому прогнившему царству вонючих подонков киафу, в самом центре которого возвышался гигантский, зловещий дворец сатрапа Волосебугу, узурпатора и тирана.

– Братья мои! – торжественно возгласил Черный Шаман, повернувшись одухотворенным лицом к армии.

Я восторженно стиснул арбалет и ловил каждое его слово.

– Сейчас перед вами больное сердце разоренной страны! Но придет день и час, когда мы впрыснем в его слабые вены свою горячую кровь, вырвем из него гнойную занозу тирании – и утвердим в Даггоше власть закона и справедливость. Да будет так!

Великая армия освободителей в едином порыве вскинула руки к светлеющему небу, над окраинными лачугами пронесся боевой клич. И взлетели в ужасе жирные вороны, и прянули по щелям крысы.

Стремительным маршем воинство Черного Шамана вошло в сонные предместья Ксакбурра. Кругом царила мерзость запустения. Покосившиеся хибары, как на подбор огромные, выглядели давно заброшенными. Черные провалы окон скалились осколками стекла. В грязных подворотнях шныряли темные приземистые силуэты, скорей звериные, чем гоблинские. На покосившихся крышах и столбах каркали птицы, по сравнению с которыми даже вороны казались прекрасными голубями.