— А по более мелким офицерам? — спросил Зомбах.

Канарис рассмеялся.

— Вы всегда, Зомбах, были педантом. Хотя шахматисты и утверждают, что пешка — важная фигура, я думаю иначе. Пешка есть пешка, не так ли?

— Понимаю, понимаю, — тихо произнес Зомбах.

— А теперь спать. Как говорят те же русские: утро умнее вечера.

Зомбах уже давно спал, а Канарис еще долго лежал с открытыми глазами.

Днем их уложили спать. Каждый из них притворялся друг перед другом, что спит. Но какой, к черту, мог быть сон, если они знали, что с наступлением темноты их погрузят в самолет, перевезут через линию фронта и где-то между Тулой и Москвой сбросят на невидимую в ночи землю? И что с ними будет после, они не знали — этого не знал никто. Костя Леонов — тот вообще об этом «после» не думал, его сердце сжималось от мысли, что не раскроется парашют, как случилось это во время тренировки с Кузакиным. Он падал, как мешок с картошкой, и так кричал, что слышно было за несколько километров. Леонов вздрогнул, словно опять услышал и этот крик, и оборвавший его тупой деревянный звук, с каким ударилось о землю тело Кузакина. Когда час назад старший лейтенант Фогель, в последний раз инструктируя их, спросил: «Как чувствуете себя? Уверенно или страх сильнее?», Леонов промолчал. А Сергей Зилов сказал:

— Страшновато, конечно, но очень хочется оказаться хитрей всех опасностей.

Фогель внимательно посмотрел на него и подумал: «Этот надежней».

— Учите этому своего товарища, — сказал ему Фогель.

Вот и сейчас Зилов, видя, что заснуть ему не удастся, думал о том, какие неожиданности могут ждать их «там». Он сам придумывал опасные ситуации и словно со стороны видел себя ловко и смело выходящим из самых сложных переделок. Слыша, как рядом судорожно вздыхает Леонов, он злился:

«Дали напарника — манная каша с сахаром. Чего доброго, маму примется звать…»

Леонов и впрямь в это время вспомнил свою мать. Самая модная в Витебске дамская портниха, она была женщиной веселой. Она и Костеньку своего любила легко и весело. Отца своего он не знал. Когда однажды спросил о нем, мать, не отрываясь от шитья, беспечно сказала:

— Бежал он от нас быстрее лани, ну и дьявол с ним. На что он нам такой? Верно?

Костя никогда ни в чем не знал отказа. «Хочу настоящий велосипед». — «Пожалуйста, сынок, катайся на здоровье!» — «Хочу голубей завести». — «На, сынок, денежки, купи себе самых красивых». В школе он учился плохо, но за это его не журили. «Ну что же можешь, сыночек, поделать, если не дается тебе эта наука…» И все же непонятным образом он переползал из класса в класс. Впрочем, в этом могло играть существенную роль простое житейское обстоятельство: почти все учительницы школы во главе с директрисой и даже заведующая районо ходили в платьях и пальто, пошитых Костиной мамой. Мать не знала, что ее сынок будет делать после окончания школы, и не хотела знать. Ее глаза становились мокрыми при одной мысли, что Костенька может ее оставить. Сам Костя о своем будущем не думал. Зачем? Мать зарабатывала хорошо, деньги в его карманах не переводились. Подружившись с двумя такими же, как он, бездельниками, он проводил время в свое удовольствие. В последнюю предвоенную весну он познакомился с Галей — дочкой преуспевающего промкооператора. Костя мечтал о женитьбе. Мать была в восторге от такой блестящей перспективы; она со знанием дела учила его, как вести себя с девочкой, чтобы не упустить «сказочный вариант»…

И вдруг — война. В первой же бомбежке погибла мать. Побежала к какой-то своей клиентке забрать оставленную у нее на ночь швейную машину и не вернулась. О том, что с ней случилось, Костя узнал только на следующий день. Он так ее и не увидел больше — дом, где ее настигла смерть, превратился в обгорелый каменный курган. В страхе и растерянности; не зная, что делать, он побежал к Гале, но застал там все вверх дном: семья уезжала на восток. Перед домом стоял грузовик-трехтонка, и в него беспорядочно наваливали узлы и чемоданы. Костя рассказал о гибели матери. Они жалели его, но не переставали бегать из дома к машине и обратно.

— Куда вы едете? — спросил он Галю.

— Боже мой, ну что ты спрашиваешь? — крикнула она, таща узел. — Помоги лучше.

— Все кругом горит, а ты…

Он стоял возле грузовика, пока тот не уехал. Галя помахала ему рукой на прощанье — будто на дачу уезжала…

Потом пришли немцы.

Костя и его приятель Генка Кузакин поселились вместе в доме Кости и вскоре выяснили, что жить можно, и даже совсем неплохо. Немцы оказались отпетыми барахольщиками. Ребята занялись спекуляцией: выменивали у немцев продукты, табак, лекарства на вещи, которые им давали оставшиеся в городе жители. В доме у них образовалась настоящая меняльная контора, которую посещали солдаты и господа офицеры доблестной германской армии. Но однажды — это было в конце августа — к ним явился офицер, хорошо говоривший по-русски. Ему товар не был нужен. Его интересовали сами торговцы. Он подробно расспрашивал их о прошлой жизни, о настроениях и планах на будущее. А затем сказал:

— Торговля — не дело для таких парней, как вы. Кроме того, вы не учитываете, что по возрасту подлежите увозу в Германию, чтобы работать там батраками. Но зачем вам и это? Вы же умные парни, и я могу вам предложить увлекательную и выгодную работу.

Вот так Костя Леонов и его друг Генка Кузакин оказались в агентурной школе «Сатурна».

Генка погиб во время тренировочного прыжка с парашютом. А Костя Леонов лежал сейчас в постели и мучился от страшной мысли, что его парашют не раскроется, когда их сегодня ночью выбросят с самолета где-то между Тулой и Москвой.

По-немецки точно в двадцать два ноль-ноль Зилова и Леонова вызвали к заместителю начальника «Сатурна» подполковнику Мюллеру. Для них это был невыразимо большой начальник; до сих пор они видели его только издали и лишь один раз поближе — на проверочной беседе. Вместе с ними в просторный кабинет вошел и старший лейтенант Фогель. Мюллер встал из-за стола и вышел им навстречу.

— Прошу, прошу, — он показал им на кресла, окружавшие низкий столик, на котором стояли бутылка коньяку и высокие дорогие рюмки. Показав Фогелю на бутылку, он сказал: — Распорядитесь.

Пока Фогель откупоривал бутылку и разливал коньяк, Мюллер бесцеремонно рассматривал агентов. Потом он взял рюмку и сказал:

— Школа характеризует вас хорошо. Я хочу выпить с вами за то, чтобы сказанное в характеристике было подтверждено вашей смелой работой во имя великой Германии. Хох! — Мюллер стремительно поднял рюмку, но отпил из нее лишь маленький глоток.

Леонов «по-честному» хватанул всю рюмку. Зилов свою только пригубил.

Мюллер мельком глянул на Леонова и потом, пристально смотря на Зилова, сказал, улыбаясь:

— Всему необходимому вас научили, теперь вы знаете даже цену черного и белого хлеба в Москве. Мне остается сказать вам несколько напутственных слов. Вы — солдаты Германии. А для нас солдат — самая почетная фигура. Наш великий вождь Адольф Гитлер сказал недавно: «Каждый мой солдат, исполнивший долг, получит все что захочет. Ему будет принадлежать не только Германия, но и весь мир с его неисчерпаемыми богатствами». — Мюллер многозначительно посмотрел каждому в глаза и продолжал: — Это касается и вас, я хочу, чтобы вы это знали. Выполнив задание, вы вернетесь и получите жизнь, какую захотите. Больше подвергать вас риску мы не будем. Герои должны жить, и так жить, чтобы их счастливая жизнь была завидным примером для других. — Мюллер кивнул через плечо. — Мы не русские, которые только и знают, что кричат своим солдатам: «Умри за Родину! Умри за Родину!» Нет, ты соверши подвиг и живи в свое удовольствие, говорим мы своему солдату. Я хочу, чтобы вы помнили об этом каждый час, совершая свое храброе дело. Какие у вас есть желания?