Троица отправилась в ванную комнату, и я услышал, как один из них – по-моему, Декстер – начал против чего-то выступать.

Они снова появились в комнате. По кислой роже Декстера я понял, что он проиграл.

Мужчины куда-то собрались.

– Десять минут, – прошептал Васкес Лусинде. – А потом в Маленькую Гавану… К моему двоюродному брату.

Они ушли, и мы остались в номере втроем: Лусинда, я и Сэм.

– Что вы собираетесь с нами делать? – прошамкал Сэм сквозь носок во рту.

Лусинда не ответила.

– Я ничего не скажу, – захныкал Сэм. – Только отпустите… Я никому ничего не скажу… Обещаю… Пожалуйста.

Лусинда и ухом не повела. Может, ей приказали молчать. А может, за месяцы знакомства ей надоело разговаривать с Сэмом Гриффином. Или она точно знала наше ближайшее будущее и предпочитала о нем не говорить.

– Носок… – просипел Сэм. – Пожалуйста… Я задыхаюсь.

Лусинда наклонилась и вынула у него изо рта кляп. Но выпрямиться не успела. Сэм вонзил зубы в ее руку. Лусинда вскрикнула.

Думаю, Сэм, как и я, пришел к выводу, что терять нечего.

Лусинда ударила его по голове и дернула к себе руку:

– Говнюк!

Вырваться ей не удалось. Сэм вцепился в нее мертвой хваткой, как волкодав.

Лусинда кричала и била его по голове, но все напрасно.

Я попытался подползти к ним. Помочь Сэму. Назревало что-то ужасное. Во-первых, Лусинда освободилась. Во-вторых, схватила пистолет. В-третьих, размахнулась и стукнула Сэма по голове.

– Пожалуйста… – прошептал Сэм. – Я отец… У меня трое детей…

Однако слова Гриффина только распаляли ее. Она била и била. Словно Сэм упрашивал: «Сделай мне больнее», – а она не могла отказать.

Со связанными руками и ногами я прополз целый фут, прежде чем понял, что мои усилия не имеют смысла: Сэм умер.

* * *

Декстер принес два мусорных мешка, очень больших – как для коммунальных служб. В каждый можно утрамбовать по газону опавших листьев. Или мертвое тело.

Васкес пихнул Гриффина мыском ботинка.

– Он меня укусил, – пожаловалась Лусинда.

Васкес равнодушно кивнул, взял с кровати подушку и повернулся ко мне:

– Пора баиньки.

Они решили расправиться с нами втихаря: задушить. Вернее, теперь со мной одним.

Но я кое-что предпринял, пока Лусинда отмывалась в ванной комнате от крови Сэма. Я вспомнил про пистолет Васкеса. Он лежал под кроватью. Футах в двух от меня.

К тому времени, как троица собралась в комнате, мне удалось немного распустить узел ремня, стягивающего руки.

– Пора ко сну, – ухмыльнулся Васкес.

Нет, это не правда, что вся жизнь проносится перед глазами человека в последние секунды перед смертью. Я увидел лишь крохотный эпизод.

Мне было семь лет, и меня повезли на море.

Я беззаботно играл на отмели и не заметил, как накатила коварная волна. Когда меня выловили из воды, я был багрово-синим. Меня откачал молодой спасатель.

С тех пор я только так представлял свою смерть – в легкие не поступает воздух.

Я успел как следует вдохнуть, прежде чем Васкес накрыл меня подушкой.

В детстве мы играли в «Не дышать». После того случая на пляже я самозабвенно предавался этой игре: мне казалось, наступит день, и мое умение долго не дышать меня выручит.

Я научился задерживать дыхание на три, даже на четыре минуты.

Ну, вперед.

Подушка пропахла потом и пылью. Я заработал руками, избавляясь от ремня.

Напрягал запястья и расслаблял, напрягал и расслаблял, напрягал и расслаблял.

Что-то вроде физического упражнения, правда, чрезвычайно болезненного: кромки ремня врезались в кожу, словно лезвия бритв.

Дело шло медленно. Я слышал, как кто-то прошелся по комнате. Скрипнула кровать. Закашлялась Лусинда. Заиграло радио.

Васкес давил на подушку. А я не мог освободить руки. Я старался, но ничего не получалось. У меня заболело в груди.

«Ни за что на свете. Не выйдет. Прекрати!»

Легкие ожгло огнем. Я перестал ощущать кисти.

Но вот ремень начал подаваться.

Мало-помалу.

И это было замечательно.

Я продолжал вытягивать кисти из кожаной петли.

Вот они уже на три четверти свободны. Еще усилие. Только одно усилие. В плену остались лишь костяшки пальцев.

Но они-то и застряли.

Последний рывок. «Ну пожалуйста!» Решительный рывок за всех. Я должен освободиться. Ради Анны. Ради Дианы.

Ну же!

Я тянул, тянул, тянул…

Одна рука на воле.

Я умирал.

Левая рука – та, что ближе к кровати.

Я умирал.

– Ну, все, – сказал Васкес.

– Проверь, – отозвался Декстер.

Я стал лихорадочно шарить под кроватью. Легкие разрывались. Поводил рукой туда, сюда. Где же он?

Я нащупал пистолет.

Что? Что происходит?

Я выдернул пистолет из-под кровати.

И в тот самый момент, когда казалось, жизнь спасена, я умер.

Толстяк Томми оказался прав.

Мне по почте прислали уведомление:

«Уважаемый мистер Уиддоуз! Настоящим извещаем, что бюджет штата не позволяет далее осуществлять образование взрослых заключенных в государственных тюрьмах. Занятия прекратятся с первого числа следующего месяца, о чем вам сообщат официально».

Это означало, что у меня осталось два занятия.

Всего два.

Сотрудники воспитательной службы сторонились меня, словно чумного. Неужели опасность получить коленкой под зад может передаваться при общении? Когда я заскочил к ним в столовку выпить кофе, они шарахнулись от меня быстрее, чем раньше. Тогда их гнало то, чем я занимался. Теперь они не хотели знаться со мной, потому что я потерял работу.

Я проглотил кофе в углу так называемого музея.

Музей был основан надзирателем-воспитателем, имени которого никто уже не помнил, и включал бессистемную коллекцию конфискованного у заключенных оружия: заточки, пики, шпильки, лезвия – все, что зеки величали перьями. Оружие делалось из подручного материала – матрасных пружин, пустых ручек, украденных отверток. Но попадались штуковины и посерьезнее: например, невесть чем соединенные и тайно вынесенные из механической мастерской железки, они действовали, как катапульты, поражая близкую цель изрядным снарядом.