Скрестив руки на груди, со впалыми щеками и ртом, Гёрен будто спал, только грудь его не вздымалась и не трепетали крылья носа, как во сне. Глубокие морщины бороздили его лоб, щёки, шли от носа к уголкам рта, и эти две бороздки, словно являвшие собой стороны вытянутого вверх треугольника, указывали на весёлый нрав усопшего. Так оно и было: Гёрен, в пору молодых лет короля Филиппа, слыл любителем позубоскалить, чем веселил своих друзей и короля[40].

Бланка устремила омрачённый горем взгляд на лицо своего последнего старого друга, и у неё потемнело в глазах. Так было с ней, когда она упала, сжимая в объятиях тело мёртвого мужа, лежащее в гробу. Теперь Гёрен…

Слёзы застилали ей глаза. Она услышала всхлипы рядом, прижала к себе сына. Людовик, скривив губы, тихо, по-детски, плакал, растирая кулачками глаза. Он больше не увидит своего наставника, заменившего ему отца, не сядет с ним рядом и не услышит его забавных, грустных и трагических историй. В этот день, как он сам говорил позднее, он простился со своим детством.

По другую сторону погребального ложа стояла, не сводя глаз с застывшего лица покойного, его дочь Эрсанда. Ей было к тому времени сорок восемь лет, её былая красота уже увяла, но воплотилась в дочери, прекрасной баронессе Алоизе де Виларсель д’Ибелен. Она и её брат Готье ещё не знали о смерти деда, к ним поскакали гонцы…

Бланка огляделась: где же духовник? Рядом с усопшим стояли только два лекаря. Она остановила взгляд на старшем по возрасту, молчанием своим спрашивая его. Встретившись с ней глазами, медик вздохнул, разводя руками:

— Епископа одолевали болезни. Он стар и не мог бороться с ними. Мы сделали всё, что могли. Священника не звали, пока его преосвященству не стало совсем плохо. Так он сам повелел. А когда позвали, оказалось, что жить первому министру осталось совсем ничего. Ему сообщили, что послали за духовником, дабы тот отпустил умирающему грехи, но он ответил, что сам побеседовал с Богом. Он просил Господа нашего принять к себе его душу и получил согласие. Когда пришёл священник, было уже всё кончено.

— Где же он теперь?

— Прочёл свои молитвы и ушёл.

Чья-то лиловая мантия возникла вдруг в поле зрения Бланки, совсем рядом. Она повела глазами. Епископ Парижа Гийом Овернский.

— Духовенство всего королевства вместе с паствой и светской властью глубоко скорбит об утрате одного из верных сынов Церкви, — склонив голову, промолвил он и, осенив тело распятием, низко поклонился ему. — Ваш сын, мадам, почитал брата Гёрена как святого и любил его как своего друга, отца и наставника.

— Он был и моим другом, епископ, — глухо произнесла Бланка.

— Да, ваше величество, мне это известно.

Они замолчали. Молчали все, только верные слуги Гёрена всхлипывали по углам, не смея подойти к усопшему ближе. Они все любили его, видя в нём мудрого и справедливого господина, от которого видели только добро.

— Он так хотел проститься с вами, государь, — негромко произнёс аббат Гревен. — Он очень жалел, что вас с матушкой не было рядом. Он желал видеть вас, перед тем как в последний раз вздохнёт…

Людовик, успокоившийся было, снова горько заплакал.

Бланка велела похоронить Гёрена со всеми подобающими высшему духовенству почестями. Её распоряжение было выполнено так, словно предавали земле тело усопшего монарха.

Брат Гёрен упокоился навсегда под сводами собора Богоматери при огромном стечении народа и под перезвон всех парижских колоколов.

Последний друг великого короля ушёл из жизни, словно закрывая своей смертью книгу летописи, повествующей о ярких деяниях этого выдающегося монарха.

Поздно вечером Бланка собрала Малый совет, на котором обсудили сложившуюся ситуацию. Вначале никто не понял, отчего она отдаёт распоряжения об управлении государством, причём делает это в такой форме, словно диктует завещание. Людовик смотрел на мать и тоже ничего не понимал. Наверное, она сейчас пояснит? И королева-мать объявила под устремлёнными на неё вопрошающими взглядами:

— Я еду к Моклерку! Я нанесу визит этому дерзкому герцогу и попытаюсь образумить его. Он должен прекратить свои выступления против королевской власти, или король силой заставит его сделать это.

На некоторое время воцарилось молчание. Да и что было говорить — и без того ясно, что армия отправляется в поход на Бретань. Оставалось только узнать дату выступления и численность войска, которая сейчас будет оговорена.

Вопрос этот задал коннетабль де Бурбон. Все ждали. И услышали ответ, который всех поверг в изумление. Не допускающим возражений тоном Бланка заявила:

— Я поеду одна. Охрана — несколько рыцарей. Со мной отправятся Бильжо и маршал Монфор.

У советников вытянулись лица. Легат, побледнев, таращился на королеву, словно она объявила себя поборницей мира с еретиками. Людовику показалось, что пол уходит у него из-под ног: он не мыслил своего существования без матери, которую, казалось ему, уже терял. Даже Бильжо выказал удивление, широко раскрыв глаза: текст письма Катрин де Витри он знал почти наизусть.

— Ваше величество, это опасно! — бурно запротестовал коннетабль. — Моклерк безрассуден, он может взять вас в плен, вы станете его заложницей!

— Такой удобный случай он не упустит, — поддержал его маршал де Нель. — Сделав вас узницей, он станет диктовать королю свои условия, которые ваш сын, увы, не сможет не выполнить.

Кардинал прибавил:

— Провидение, конечно же, не допустит посягательства на священную особу миропомазанницы Божьей, но разве не в первый раз герцог Бретани, этот нечестивец и богохульник, пытается захватить власть? Что ему Божье волеизъявление, если добыча, которая уже много раз ускользала от него, сама идёт к нему в руки! Убоится он разве кары небесной, и не обезглавите ли вы, ваше величество, своим визитом в логово волка государство, коим надлежит вам управлять, помогая этим вашему сыну?

— Что скажете вы, де Ла Руа? — выслушав мнения, обратилась Бланка ко второму министру. — Считаете ли безрассудным мой шаг, направленный к предотвращению нового мятежа?

— Скажу, мадам, — ответил граф Бартелеми, — что ваш свёкор, мудрый политик и стратег, не поступил бы подобным образом.

— Что же, по-вашему, он предпринял бы?

— Выступил бы в поход с армией, чтобы разбить мятежного герцога и пленить его самого. Луврская башня заждалась очередного гостя. Но есть и другой путь. Моклерка можно подстеречь на подступах к Парижу и, разбив наголову, взять в плен. Второй способ я нахожу более верным: не придётся тащить с собой осадные орудия для штурма замка, а умело расставленные лучники нанесут немалый урон войску неприятеля. В данном случае сработает эффект неожиданности — приём, который всегда удавался вашему свёкру, а потом его сыну, вашему супругу.