— Так говорите, в земле покоится урна? Причем неизвестно с чьим пеплом. Мило…

— Пепла тоже нет, — с тихой угрозой сказал Кручина. — И не могло быть. Нашего товарища кремировали у меня в литейном цеху…

— В литейном цеху… — насмешливым эхом повторил Ямбых. — Кремировали… А давайте-ка я расскажу вам, что было на самом деле. Он сбежал, этот ваш Оглоблин! — выпалил Ямбых. — Сбежал! И не было никакой перестрелки. Читатель Оглоблин слинял от вас по тем же мотивам, что и Шапиро! А вы для отвода глаз замочили десяток хачей, чтобы потом на них списать очередного предателя… Впрочем, — он вдруг сбавил тон и сказал почти дружелюбно, — возможно, в одном пункте я ошибаюсь. Я допускаю, что именно сбежавший Оглоблин навел на вас банду…

Возражать и спорить было бессмысленно. Широнинская читальня засыпалась по всем пунктам.

— Ну, благодарю за внимание, — Ямбых расплылся в поганой улыбке. — Как говорится, концерт окончен…

Ямбых и его люди уехали восвояси, нам оставалось ждать, что решит Совет. Перспективы рисовались самые печальные: нарушение конспирации, побег читателя, сокрытие фактов, угрожающих общей безопасности, несанкционированная операция по уничтожению вероятных свидетелей — все это с избытком набегало на второе взыскание «А», за которым маячили изъятие Книги и роспуск читальни.

В Совете пока не торопились с вердиктом. Спешить-то было некуда, широнинская читальня и так была у них в руках. Выгадывались лишь сроки нанесения смертельного удара.

С возвращением в город карантин не закончился, а принял иные тревожные масштабы. Маргарита Тихоновна днями сидела у телефона, пытаясь вызвонить соседей. За полторы недели мир вокруг нас вымер. Молчали читальни Буркина и Симонян. Никто не поднимал трубки в Колонтайске. У Терешникова любезным говорком отзывался безликий автоответчик: «Здравствуйте, вы дозвонились по номеру…».

Наступило летаргическое затишье. Окружающие меня люди вели себя словно они вдруг выяснили, что уже давно и счастливо мертвы. Вот тогда мне снова сделалось неуютно и страшно в широнинской читальне, как в те первые мои дни.

Что угодно — злость, страх, отчаяние не произвели бы на меня такого угнетающего впечатления, как эта бледная суровая схима, саваном накрывшая читальню. Стали чужими лица, похожие на могильные фотокарточки. Спокойные речи казались заупокойными, все улыбались блаженным мученическим оскалом так, что хотелось хлестать по щекам, чтобы они очнулись. Как никогда часто они перечитывали Книгу, будто торопились вытравить настоящую жизнь вымышленным книжным фантомом.

Посуровел, замкнулся Марат Андреевич. Я не узнавал ни Луциса, ни Кручину. Какой-то потусторонний огонь выжег их изнутри, а теперь вечными лампадками искрился в расширенных зрачках. Загробная торжественность отдалила от меня даже Таню. Заранее мертвая, она уже любила по-другому, издалека, точно присыпанная землей.

В этом ходячем кладбище единственно живой, эмоционально подвижной оставалась смертельно больная Маргарита Тихоновна. Я-то был уверен, что она более других будет подвержена состоянию восторженно-гибельного фанатизма. Наоборот, она стала мягче, душевней.

— Ты, Алексей, ребят не чурайся, — кротко пожурила меня Маргарита Тихоновна. — Ну какие они зомби? Выдумал тоже! — фыркнула она. — С чего ты решил, что они готовятся к смерти? Как раз напротив, они хотят начитаться впрок… — тут Маргарита Тихоновна вздохнула. — Разве можно насмотреться или наслушаться про запас? Плоть воспоминаний эфемерна. Они, слабые организмы, чтобы не погибнуть, обязаны присосаться к плотному телу. Книга Памяти — самый подходящий донор, мощный бесперебойный генератор счастливого прошлого, пережитого рая. Разве может угнаться за такой махиной слабая человеческая память? Ты же сам убедился!

— Маргарита Тихоновна, я не оспариваю достоинства этого феномена, но это же по сути мираж.

— Хорош мираж! — она засмеялась. — Лучше оригинала будет! Ты сколько раз читал Книгу? Четырежды? Вот… А ребята ее наизусть выучили! У тебя пока еще лишь твое собственное натуральное прошлое, а у них уже два, причем одно — по-настоящему прекрасное. За него и держатся. Только вот загвоздка: чтобы прошлое не поблекло, его нужно постоянно подпитывать, то есть перечитывать Книгу. Лишиться ее — значит потерять навсегда возможность погружаться в былое счастье, причем не просто вспоминать его, а проживать заново, без чувственных потерь. Это дорогого стоит. Ребята сейчас проходят своего рода психологический тест: готовы ли они умереть за Книгу…

Я набрался смелости:

— Маргарита Тихоновна, поймите меня правильно. Я буду предельно откровенен. Книга — это, конечно, очень важно, но я чувствую, что не готов идти до конца… То есть, мне кажется, что в крайнем случае я смогу и без Книги. Вполне вероятно, я ошибаюсь, даже наверняка ошибаюсь, но у меня нет времени, чтобы с собой определиться. Я от ответственности устал, я один побыть хочу…

Маргарита Тихоновна участливо помолчала. Я был рад, что она не удивилась и не обиделась. Следующим утром я передал Книгу на попечение Луцису со словами, что у меня небезопасно. Впрочем, широнинцам и не требовалось пояснений, мои просьбы выполнялись беспрекословно. Всей читальней перевезли Книгу домой к Луцису. Гордый оказанным доверием, он обещал беречь ее как зеницу ока.

За неделю одиночества я с отчаянием убедился, что возглавлять отряд смертников, именуемый широнинской читальней, у меня нет ни малейшего желания. Бросить же этих людей на произвол судьбы я тоже не мог. Что-то навсегда и прочно изменилось во мне, и предательские мысли о побеге с первых шагов попадали в медвежий капкан жгучего стыда. Так я, терзаясь жалостью, долгом и тревогой, тянул из чашки горклый кофе, плющил один за другим в пепельнице окурки, и медленная сентябрьская муха час за часом упрямо бодала стекло.

На седьмой день в дверь позвонили. Я прильнул к глазку. Круглая линза вытянула глупым головастиком грузную немолодую женщину. Газовый платок съехал на затылок, показывая седой пробор, через плечо поверх растянутой вязаной кофты висела пухлая сумка. В руке женщина держала небольшой пакет. Выждав полминуты, она снова тягуче приложилась к звонку.

Открывать я, разумеется, не собирался. Кто знает, зачем пожаловала сюда эта особа и не примостился ли под дверью с ловким ножиком невидимый помощник.

Женщина еще потрезвонила, бессильно выругалась и принялась за соседей. С третьей попытки ей повезло. Отозвался старческий голос: «Кто?»

— Галина Ивановна, это я — Валя! — крикнула женщина с сумкой. — Тут соседу вашему бандероль, его дома нет. Можно, я вам оставлю?

Показалась старуха в обтрепанном халате:

— Ой, здравствуй, Валечка, здравствуй. А я вот думаю, пенсию-то вроде уже приносила… Какая бандероль? — она любопытно потянулась за пакетом.

— Возьмете, да? — спросила почтальонша. — Вот спасибо… Ползком к вам на пятый этаж добиралась, у меня ноги опухшие, вены черные вылезли, — она задрала длинную юбку и продемонстрировала недуг, — еле хожу…