…У стойки суетится мелкий тщедушный мальчишка и жутко меня раздражает. Он забрался на табурет и перемешал все буквы на табло, где был вывешен прейскурант. Перевернув случайно полный сливочник и, поглядев на расплывшуюся по стойке лужу, он своими немытыми, скорее всего, ручонками хватает салфетки и принимается протирать стойку, в тщетной попытке навести порядок и чистоту. Интересно, где его мать? Почему эта сучка не держит своего малолетнего пацана при себе? Мимо меня проходит мужчина и внезапно снимает мальчика с табурета:

— Идем, Билли, пора в детский сад.

Голос кажется до боли знакомым. Мужчина поворачивается, держа на руках маленького хулигана, и, к своему изумлению, я обнаруживаю, что передо мной Оуэн собственной персоной. Тут, не знаю почему, но я прячу лицо и стараюсь укрыться за спиной чиновника, в надежде, что Оуэн меня не заметит. Может быть, я боюсь, что его покоробит выражение моего лица — гримаса, которая говорит: «Черт подери… у него есть ребенок, бр-р!»

Несмотря на все мои ухищрения, Оуэн меня таки замечает и здоровается:

— Нора, привет. — Видно, что ему крайне неловко.

— Привет, Оуэн. Как дела? — я всеми силами стараюсь скрыть свое беспокойство.

— Нормально… хорошо. — Он запинается, смотрит на мальчишку и снова переводит взгляд на меня. — Э-э… это Билли.

— Здравствуй, Билли, — говорю я, предприняв отчаянную попытку дружелюбно улыбнуться.

Ребенок таращится на меня и молчит. По-моему, дети чувствуют, когда к ним относятся с неприязнью.

— Билли твой?..

— Мой сын, — заканчивает за меня фразу Оуэн, явно смущенный, что не рассказал мне о ребенке раньше.

— Что ж, Билли, рада с тобой познакомиться. — Я стараюсь говорить радостным голосом, но пацан видит меня насквозь и показывает в ответ язык.

— Папа, пойдем.

— Идем, идем, только подожди секунду, — говорит мальчику Оуэн.

— Сейчас! — требует Билли.

— Мне действительно пора. Мне надо сдать его няне, а потом ехать на работу. Давай поговорим попозже?

— Давай, — соглашаюсь я, хотя меня так и подмывает отрезать: «Нет».

Так не хотелось мне заводить отношений с мужчиной, у которого есть ребенок, да еще такой маленький! Но меня снедает любопытство. Где, интересно, мать мальчика? Насколько часто Оуэн общается с Билли? Почему он не рассказал мне о сыне?

— Спасибо, — говорит он, а после велит мальчишке: — Попрощайся с Норой.

— Нет! — твердо отвечает чертенок.

— Пока, Билли! — я снова заставляю себя улыбнуться.

— Пока, — отвечает за него окончательно смущенный папаша.

Глядя им вслед, я думаю о том, в какую сумасшедшую историю умудрилась впутаться. Мне очень нравится этот парень, но ребенок? Мне и своих-то детей не нужно. Век бы не сталкиваться с вопросами материнства и детства. Боже, а что, если у него есть еще дочери? Или сыновья? Что, если у него их целый выводок?

— Черт… — только и бормочу я, когда подходит моя очередь делать заказ.

Наверное, рановато и не время для того, чтобы выпить чего-нибудь действительно горячительного. Обхожусь тем, что заказываю самый крепкий кофе, который только есть в «Старбакс».

— Я была страшно занята на неделе, думаю, ты поняла это из моих регулярных отчетов, — говорит мне Гретчен. — Так было сложно справиться, знаешь ли. А тут ко всему прочему и состояние ухудшилось, а потом еще мой пес Веснушка из-за конфет попал под капельницу! Правда, песику уже лучше.

— Это радует, Гретчен.

Даже не знаю, что она делает на этом собрании. После того как Гретчен явилась на первый круглый стол (так я называю еженедельные встречи персонала, которые сама же и организую), посвященный улучшению качества труда, я, лишь бы от нее избавиться, разрешила всем хозяйственным службам не присутствовать на собраниях. Эта болтунья только и делала, что отвлекала всех рассказами, как работала на Версаче, и признаниями, что ей-то известно: Донателла Версаче — на самом деле мужчина. И не просто мужчина, а умерший. По словам Гретчен, Донателла умер, а его помощники накачивают тело бальзамирующими растворами и сажают на разных показах в кресло: разве, мол, вы сами не видите этот ужасный цвет лица и неестественный застывший взгляд? Подобную ерунду она рассказывает с самым серьезным видом, а окружающим только и остается, что кивать и делать вид, будто верят всей этой ахинее. Порой возникает ощущение, словно я герой «Сумеречной зоны». Даже не знаю, кто из нас более сумасшедший — Гретчен с ее дикими байками или все мы, притворяющиеся, будто верим ей. Как бы то ни было, у меня нет ни желания, ни времени выслушивать эту белиберду вновь.

— Благодарю за отчет, Гретчен, — сухо говорю я.

— Но я не…

— Нора? — я обращаюсь к следующему сотруднику, прерывая Гретчен.

Мне наплевать, что она не закончила. Я даже голоса ее не переношу.

— Я тоже была занята. Дополнительная работа, которую ты тут на всех навалила, досталась и мне, — говорит она, на глазах всего департамента метя камешком в мой огород. С самого начала эта тетка достает меня.

— Хочу заметить, Нора, — я специально делаю ударение на ее имени — акцент, который говорит: «Не связывайся со мной, потаскуха, а не то пожалеешь!», — что задания, которые были поручены каждому из вас, в конце концов, в перспективе облегчат вашу же задачу. Понимаю, сейчас каждому приходится работать тщательнее, но когда мой план начнет приносить плоды, труд каждого из нас станет эффективнее, — «Война объявлена, сука!» — Как у тебя дела с размещением всех выполненных работ в корпоративной сети?

Нехотя Нора начинает докладывать о проделанной работе — о проекте, на выполнение которого любому сотруднику потребовалось бы не более трех часов, но она указала, что необходимы три недели. Эта фифа разливается соловьем по поводу того, как ловко она приводит файлы и папки в порядок, хотя я уверена, что ничего подобного в действительности не происходит. Не могу с собой справиться — не люблю ее, и не только потому, что с первого дня она грубит. Самое неприятное в Норе то, что она красива. Наверное, я завидую. Относятся к ней здесь хорошо, и это очевидно. В начале встречи один из торговых представителей пододвинул ей стул, чтобы она села за стол поближе к нему, — она словно притягивает людей, они толпятся вокруг нее, смеются над ее тупыми шуточками. Как же хочется, чтобы и ко мне так относились. Наверное, это моя главная мечта, мой глобальный план — выглядеть так, чтобы быть в центре всеобщего внимания и симпатий. Думаю, я медленно, но верно продвигаюсь по дороге к совершенству. Вот вставлю себе в ягодицы имплантаты и стану так же красива, как Нора. Может, тогда я перестану ощущать себя заморышем, как это было в школе — маленькой девочкой, над которой все издевались. Надеюсь, я смогу забыть все обидные клички, стереть из памяти этот кошмар. Уже годам к пяти-шести ко мне прилепилось злое прозвище Губошлепка. И по сей день помню, как надо мной глумились из-за формы губ. Дети обзывали меня, смеялись, придумывали обидную чепуху, например, что каждое утро я насосом накачиваю губы или прошу рой пчел покусать меня в лицо. Мне больно и сегодня, более чем двадцать лет спустя. Не могу не плакать, вспоминая все издевательства, что мне пришлось пережить.