— А-а, вспомнил! — вдруг проговорил он, резко сделав выражение лица радостным и оптимистичным. — Есть что проверять! Я просто забыл!

Добрынин тоже обрадовался, и взгляд его не скрывал этого чувства.

— Мы же хотим дворец культуры строить! — заговорил Кривицкий. — Из особых ледяных кирпичей. А лед для этого будем вырезать из реки. Река у нас рядом. Омолой называется. В общем надо проверить толщину льда, чтобы знать, можно уже вырезать кирпичи или надо еще немного подождать… Так, может, вы и проверите толщину?

— Да, конечно, — ответил Добрынин с готовностью. — Только объясните, как и чем проверять.

— Тогда я попрошу нашего радиста проводить вас на место к реке, а там посередине стоит такая полосатая мерная палочка. Надо будет посмотреть, на какой отметке лед держится, и записать это, а потом мне доложить.

Задание было понятно Добрынину, и дополнительных вопросов не возникло.

— Ну тогда я прямо сейчас пойду?! — полуспросил он Кривицкого.

— Хорошо, — ответил Кривицкий. — Только минуточку подождите! — и он подошел к стенке, на которой висел портрет читающего газету Ильича, и постучал в нее кулаком.

Через какое-то мгновение в кабинет вошел низенький коренастый мужчина в коричневой кожаной куртке и толстых ватных штанах.

— Вот, знакомьтесь — это наш радист Вася Полторанин! — сказал Кривицкий Добрынин и радист пожали руки, представившись друг другу.

— Покажешь ему, где река, он толщину льда проверять будет! — приказал Полторанину председатель.

Полторанин кивнул.

Попрощавшись с Кривицким и забросив котомку на плечо, пошел Добрынин за радистом на улицу. Руки в карманах кожуха мерзли, да и воздух, казалось, тоже стал холоднее, хотя кожа лица не щемила, как в первый день прилета.

Шли они молча. Радист Полторанин смотрел себе под ноги и только иногда поднимал голову, сверяя правильность пути.

— Холодает, кажется?! — не выдержав неприятного молчания, заговорил первым народный контролер.

— Ага! — кивнул Полторанин. — Уже и не плюнешь нормально!

— Как нормально? — переспросил, не поняв, Добрынин.

— Ну как нормально?! Если нормально плевать, то что: слюна вылетает изо рта и падает на предмет или на землю, а здесь, особенно в холода, — только захочешь плюнуть, приготовишься и — плю! — а изо рта уже что-то замерзшее вылетает. Вот.

Добрынина эта мысль заинтересовала. Сам он здесь еще ни разу не плюнул, потому что все время держал рот закрытым — открывать его на улице было очень холодно, и сразу же морозный воздух пробирался через рот и морозил тело изнутри. Но сейчас, услышав слова радиста, Добрынин решил попробовать. И только он собрал во рту побольше слюны, набрал в легкие холодного воздуха и открыл рот, как в мгновение будущий плевок замерз, превратившись в кусочек льда, и пришлось народному контролеру его просто вытолкнуть языком.

— Да-а-а, — сказал он, поняв, что на Севере и плюнуть нормально нельзя.

— Вот и речка! — радист показал рукою вперед.

— Где? — переспросил Добрынин, видя перед собою одинаково снежно-белую поверхность.

— Счас! — сказал радист и, когда они сделали еще с десяток шагов, остановился и повел сапогом по поверхности, снимая с нее снег.

Под снегом оказался лед, и был он довольно прозрачен — можно было смотреть сквозь него вниз, наверное, на целый метр.

— А палочка? — спросил Добрынин. — Для измерения? Полторанин поискал взглядом упомянутую мерную палочку и, найдя, показал народному контролеру. До мерной палочки было еще шагов сорок.

— Мне назад надо! — сказал радист. — Работа срочная, надо быть готовым к связи с Якутском!

— Ну иди, — кивнул Добрынин. — Я сам дойду да и вернусь без труда, дорогу запомнил.

— Ну счастливо! — сказал Полторанин и потопал назад к городу Хулайбе.

А Добрынин неспеша пошел к видневшейся красно-белой мерной палочке. Думал на ходу о том, что наконец-то стал он для Родины полезным и начал исполнять свои настоящие обязанности. И воображал он себе блестящий, как настоящее стекло, дворец культуры, который возвысится над остальными строениями города Хулайбы и привлечет своей ледяной красотой взоры больших и малых народов этого холоднотаинственного края, и смогут все эти народы, придя во дворец, разместиться в нем свободно и чувствовать себя уютно, в одной дружной семье, а в центре дворца будет стоять и обогревать всех огромная печка-буржуйка размером с дом председателя Хулайбы, и дрова для нее, обязательно березовые, будут привозить на специальном самолете из самой Москвы. И когда-нибудь он, Павел Александрович Добрынин, залетит на этом самолете специально на денек, чтобы зайти во дворец, поздороваться с народами и рассказать им, что когда дворца еще не было и ни один его кирпич не был вырезан из речного льда — он, народный контролер Советского Союза, самолично проверял толщину льда, с тем чтобы принять решение о начале великой северной стройки.

— Э-э-эй! — донесся вдруг до слуха Добрынина негромкий, но протяжный крик.

Добрынин остановился, посмотрел туда, откуда кричали, и увидел совсем рядом, шагах в двадцати от него, сидящего на снегу Ваплаха, одетого в совершенно белую и очень длинную оленью доху. Если б не загорелое до коричневости, как у всех местных жителей, лицо, не различил бы Добрынин его на фоне снега.

— Ну чего тебе? — спросил он урку-емца.

Ваплах посмотрел в ту сторону, куда ушел радист, и, не увидев его, поднялся на ноги и приблизился к контролеру.

— Сначала привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости, потом разговор…

— произнес Ваплах.

— Привет! — ответил Добрынин. — Ну, какой разговор? Говори, только побыстрее — я на работе.

— Русский человек Добрынин пусть не идет к палке, — сказал очень тихо, почти шепотом урку-емец. — Беда будет! Я видел: русский радист ведет русского человека Добрынина к реке, и я пошел, потому что думал — не пойду — обязательно беда будет!

— Какая беда? — Добрынин озадаченно посмотрел на Ваплаха. — Что за беда?

— Зачем говорить? — ответил на это Ваплах. — Народ — урку-емец лучше покажет русскому человеку Добрынину…

И Ваплах, вцепившись в рукав добрынинского кожуха, повел народного контролера за собою, ступая впереди осторожно и выдерживая короткие паузы перед каждым новым шагом.

Нехорошее предчувствие заставило Добрынина полностью довериться урку-емцу, и он шел за ним, слушая, как негромко потрескивает под их ногами лед, и думая о том, что, должно быть, еще рановато вырезать кирпичи из замерзшей реки, ведь если лед потрескивает, значит он еще недостаточно глубокий и толщина его невелика.

— Вот! — остановившись, выдохнул урку-емец. — Теперь я покажу русскому человеку Добрынину…

И, наклонившись, Ваплах провел рукой по льду, очищая его от легкой наснежи. Перед глазами урку-емца и Добрынина открылась полоска прозрачного льда, и там, внизу, на непонятной из-за оптического обмана глубине что-то засинело.