крестителе Руси Владимире Святославиче. Но такого произведения не существует и, похоже, никогда не существовало[434]. Принадлежность статей 1051, 1074 и 1091 годов перу одного летописца весьма вероятна, хотя и небесспорна[435]. Но считать, будто этому же книжнику принадлежат и более поздние статьи с автобиографическими репликами, нет достаточных оснований. Также нет доказательств, что этому же книжнику принадлежит часть статьи 1074 года с рассказами о печерских иноках, которую Поликарп определенно приписывал Нестору.

Тем более сомнительна гипотеза В. Н. Русинова, считающего, что все высказывания от первого лица и автобиографические рассказы с 1051-го по 1117 год в «Повести временных лет» по спискам обеих групп (лаврентьевской и ипатьевской) принадлежат одному книжнику[436]. (Исследователь считает им Василия, автора Повести об ослеплении Василька Теребовльского.) Основанием для такого смелого предположения является редкость автобиографических известий в древнерусском летописании, использование в сообщениях от первого лица очень нечастого в древнерусской книжности счета по индиктам — пятнадцатилетним отрезкам времени, а также употребление одних и тех же выражений, словосочетаний[437]. Но эта гипотеза вызывает серьезные возражения. Во-первых, как справедливо отметил А. А. Гиппиус, остается неясным, является ли этот книжник автором всех или большинства остальных записей на этом временнóм отрезке «Повести временных лет». Если да, то получается, что «Повесть временных лет» — труд одного книжника, а это не согласуется с выводами ученых, сделанными на протяжении многих десятилетий. Во-вторых (это тоже аргумент А. А. Гиппиуса), как уже было сказано выше, повторение одних и тех же выражений может быть не признаком авторского стиля, а результатом подражания позднейшего или позднейших летописцев предшественнику, первым заявившему о себе на страницах летописи. Для средневековой словесности, отличающейся традиционализмом, такая подражательность естественна[438]. Что же касается индиктов, то В. Н. Русинов приписывает Василию автобиографическое известие в статье 1051 года. А указания индикта в ней, что признаёт сам ученый, нет. А главное — летописцы, оставившие на страницах «Повести временных лет» реплики от первого лица, были печерянами{97}. Автор же Повести об ослеплении Василька Теребовльского, видимо, был духовником князя[439]: он неотлучно находился при изувеченном; исполнял дипломатическое поручение, посетив одного из ослепителей — Давыда Игоревича в его городе и передав его предложения о мире Васильку; следил за судьбой теребовльского князя (упомянул, что рана от ножа видна на лице слепца и ныне, то есть и во время составления Повести). Конечно, монах Печерской обители мог, получив благословение игумена, покинуть ее и стать духовным отцом правителя, обитавшего далеко на юго-западе Руси и бывавшего в Киеве лишь наездами. Но едва ли он мог одновременно быть духовником теребовльского князя и вести летопись в Печерском монастыре[440] или даже посещать северный город Ладогу, о чем сообщает летописец под 1114 годом в «Повести временных лет». (Это известие есть только в списках ипатьевской группы.) Такая пестрая биография подходит герою авантюрного романа, а не священнику — духовному отцу.

Предвижу возражение: а разве Василий не мог быть духовником Василька временно, на какой-то срок? Ответ один: не мог. Духовник не конь и не платье: его не меняли. «Идеально духовный отец несменяем. Самостоятельно и свободно выбрав его себе, верующий не имел уже права так же свободно и беспрепятственно его оставить. Упоминая о переходе верующих к новому духовнику, древнерусские правила предполагают это лишь в двух аналогичных случаях: в случае смерти прежнего духовника и его сумасшествия или беснования, которое есть смерть духовная. Таким образом, разлучала покаяльных детей со отцем только смерть. ‹…› Духовники русской древности заботливо внушали детям, как велик грех переходить на исповедь к другому ‹…› Древнейшие церковные правила вполне разделяли положение о духовнической несменяемости, можно сказать, не признавали уважительных причин к смене духовного отца сыном, не одобряли даже временную исповедь по нужде у другого священника. ‹…›…и вопиющие недостатки духовника — его лютость и невежество не могли избавить от него духовного сына. Даже епископ не имел права разрешать верующему переход от неугодного духовника к другому, когда этот переход имел, по-видимому, достаточные основания»[441].

Конечно, нельзя полностью исключить каких-то чрезвычайных обстоятельств, которые разлучили Василька и его тезку. Но о них ничего не известно. Пока смерть не разлучит нас? Но князь умер в 1124 году[442], то есть уже после завершения «Повести временных лет». Логичнее всего предположить, что вся Повесть об ослеплении Василька — это вставка[443]. А не фрагмент первоначальной редакции «Повести временных лет», как утверждает не только В. Н. Русинов, но и А. А. Гиппиус, который считает, что ядро Повести относится к первой редакции «Повести временных лет», составленной в 1114–1115 годах. (Как уже было сказано выше, А. А. Гиппиус тоже признаёт, хотя и осторожно, Василия автором «Повести…», но приписывает ему меньший набор летописных известий.[444]) Рассказ об ослеплении Василька, как давно предположил М. Д. Присёлков, мог попасть в «Повесть временных лет» из юго-западно-русского (теребовльского летописания), к которому, вероятно, и был причастен священник Василий[445]. Если духовник Василька был выходцем из Печерской обители и сохранил с ней связи, он мог ознакомить со своей Повестью кого-то из летописцев, участвовавших в составлении «Повести временных лет». Скорее всего, создателя ее второй редакции (им мог быть Сильвестр Выдубицкий, возможно тоже постриженник Печерского монастыря). Создателем или хотя бы редактором «Повести…» Василий не был.

Исследователи давно обратили внимание на первую годовую статью в «Повести временных лет». Это запись под 8360 (852) годом, в которой сообщается о начале правления в Византии императора Михаила III и о походе русов на Царьград: «В год 6360, индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом, потому что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и числа положим». («Летописание греческое» — это переводная Хроника Георгия Амартола.) Летописец выбирает начальную точку отсчета, вслед за которой идет уже сплошной поток дат, хотя многие годовые статьи остаются «пустыми», без текста: у книжника часто не было никакой, даже недостоверной и туманной информации о таких далеких временах. Дата, установленная летописцем с помощью собственных подсчетов и догадок, хотя и неверная: Михаил воцарился на десять лет раньше, в 842-м, а поход на Царьград был на восемь позже, в 860-м[446]. Но точка отсчета выбрана не случайно: Русь становится известна во внешнем мире, в его центре, в его главной стране — хранительнице цивилизации, в Византии. 852 год становится центром хронологии для летописца. Далее следует отсчет времени от первого, согласно библейскому сказанию, человека