– Я... ну, можно сказать, полицейский. Своего рода.

– Ты по-прежнему в полиции? В вашем крохотульном городке? Кстати, как, бишь, он называется?

– Версаль.

– Ах да, Версаль. Название супер.

– Я там теперь шериф.

– Вот так так!

Конечно, это «Вот так так!» можно было при большом желании расценить как похвалу. Но я отлично понимал подлинный смысл сего «Вот так так!». За этим стояли пересуды в университетской столовой: «Помните Бена Трумэна? Вроде надежды подавал. Вы и представить себе не можете, кто он теперь!»

– А как же твоя работа? – спросила Сандра.

– Шериф – это и есть моя работа. По крайней мере в данный момент.

На это она отозвалась еще одним и теперь уже совеем однозначным «Вот так так!». Сандра, видно, и сама поняла, куда нас завел разговор, покраснела и потупилась в отчаянных поисках другой темы.

Я пришел ей на помощь:

– А кто твой новый друг?

– Его зовут Пол. Он сейчас на первом этаже. Светлая голова! Профессора видят в нем будущего декана! А ты... кто твоя девушка?

В этот момент появилась сама «моя девушка». Кэролайн была в джинсах и в свободном черном свитере. Рядом с Сандрой она казалась существом из другого мира – свободная, раскованная, излучающая спокойную радость. Никто бы не подумал, что у этой молодой женщины забот полон рот – и на работе, и с воспитанием сына.

– О, это она? – спросила Сандра.

– Добрый день, – сказала Кэролайн. – Она – это кто.

– Девушка Бена. Мы как раз о вас говорили.

Кэролайн лукаво уставилась на меня.

Я смущенно пролепетал:

– Да я вот тут говорил Сандре...

Я не знал, что дальше сказать. Язык во рту вдруг стай величиной с грейпфрут.

Сандра мгновенно оценила ситуацию.

Я уже представлял, как она упоенно рассказывает моим знакомым с кафедры: «Этот бедолага-неудачник совсем плохой. Натрепал мне, что у него свидание, а девушка и ведать не ведала, что он ее уже возвел в ранг подружки!»

Тут я вдруг почувствовал руки Кэролайн у себя на шее – и в следующий момент она поцеловала меня в губы.

– Привет, дорогой! Извини, что опоздала. Пробки на дороге.

Сандра выглядела шокированной, словно застала своих родителей в постели. Она поспешно попрощалась и была такова.

– Спасибо, Кэролайн, – сказал я. – Вы меня выручили.

– Не за что, шериф Трумэн. Всегда приятно помочь.

А вот как Кэролайн вспоминала Боба Данцигера.

– Бобби был не из тех прокуроров, которые похожи на ангелов мщения. Он не видел в каждом обвиняемом Джека Потрошителя. Он всегда находил смягчающие обстоятельства, всегда говорил: «А этот парень не так уж плох, как дело его малюет» или «Даром что он десяток раз привлекался – ни разу за насилие. Заурядный тихий наркоман, а его норовят зверем представить!» Боб не давал чувствам командовать собой, его убеждали только аргументы, а не эмоции. Он ни в ком не видел врага. Достаточно сказать, что он имел привычку не давить пауков, а брать их аккуратно на бумажку и выносить из здания в садик. И именно с этим человеком должно было случиться такое!

Мы с ней сидели в баре «Маленькая планета» на Коплисквер.

– А в последнее время перед смертью с Бобом что-то случилось. Он вдруг утратил всю свою уравновешенность, все свое спокойное мужество. Я иногда наблюдала за ним в зале суда – он был совершенно на себя не похож. Он перестал смотреть на обвиняемых. Словно стыдился чего-то. Смотрел в пол, таращился на стены. Но тщательно избегал смотреть в глаза обвиняемым. Это было очень странно. Его словно подменили.

– А что с ним могло случиться?

– Понятия не имею. Может, он вдруг утратил внутреннее убеждение в своей правоте. Обвинитель – это ведь немножко Господь Бог. В наших руках судьбы людей. Опытный прокурор способен заморочить голову и судье, и присяжным. Поэтому бессовестный или морально небрежный прокурор – беда. Мы – те, кто пытается быть честным, – всегда страшимся ошибиться. И порой ошибаемся. И видим свои ошибки, которые обозначают чьи-то сломанные судьбы. Вдруг выясняется, что человек виноват не был, или задним числом кажется, что он получил слишком суровое наказание... Но с этим надо как-то мириться, жить дальше, учиться на своих промахах и не повторять их. В любом случае мы наращиваем себе хоть немного слоновьей кожи.

– А Данцигер не сумел эту кожу нарастить. Так?

– Казалось, у него с этим все в порядке. Однако в последнее время что-то пошло наперекосяк. Незадолго до гибели Боб расследовал и довел до победного конца дело о большой и хорошо организованной бандитской шайке. Значительный успех для любого прокурора, веха в работе. Я подошла к нему поздравить – и удивилась его настроению. Он был подавлен – радоваться вроде бы радовался, но как больной на последнем издыхании радуется лучику света. Я его спросила: «Боб, что ты чувствуешь в такой значительный момент?» Он вздохнул и ответил: «Говоря по совести, только отвращение».

– Только отвращение? – ошарашенно переспросил я.

– Да, он объяснил мне: отвращение ко всей судебной системе. Присяжные мнят, будто обладают высшим знанием. Судья претендует на беспристрастность. И с олимпийским спокойствием запирает восемнадцатилетнего мальчишку в такую клоаку, как уолполская тюрьма! Бобби говорил так: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому – не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку. И мне отвратительно, что я – винтик в этой мясорубке». Понимаешь ход его мысли? Обвиняемый совершил преступление по отношению к Бобби, ибо вынудил Бобби собирать улики против себя, выступать в суде и в итоге добиться осуждения. Бобби повторял снова и снова: «У меня постоянное ощущение вины». Он не мог простить себе, что участвует в этой следственно-судебной жути. Он перестал думать о справедливости и несправедливости. Он только мясорубку видел. Он слышал, как она со смаком похрустывает человеческими костями... С этакими чувствами на юридической работе долго не протянешь.

– Похоже, он перегорел.

– Нет, вряд ли, хотя трудился он прилежно и много, – возразила Кэролайн. – Скорее он испытал моральное потрясение. Перегорают медленно, я бы заметила этот процесс. Что-то случилось – и внезапно перевернуло ему всю душу.

– Ты догадываешься, что именно?

– К сожалению, понятия не имею. Он мне ни в чем не признался.

– А как ты сама, Кэролайн? Ты смотришь в глаза обвиняемым? Особенно в момент произнесения приговора?

– Чтобы я да отводила глаза? Никогда! Я смотрю обвиняемым прямо в глаза. Это мой долг. И, если хочешь, мой кайф, мое вознаграждение. Я должна видеть преступника в момент, когда он услышит – «Виновен!». Я должна видеть его в момент, когда он понимает – не вывернулся, придется сполна заплатить за преступление! И я хочу, чтобы он при этом смотрел мне в глаза и видел во мне орудие этого неумолимого «Виновен!».