Арококо на этот вопрос загыкал, прикрывая рот волосатой ручищей с желтыми и кривыми ногтями на коротких пальцах.

— И что здесь смешного?

— Вы спрашиваете, как папу моего зовут?

Он загоготал после своего вопроса, и в комнате, и без того душной, запахло гадостью.

Иван Семенович сохранял спокойствие, а потому вполголоса подтвердил:

— Именно.

— Моего папу звали Арококо.

— Ага. — Бойко вдруг понял, что мачичен очень чисто говорит по-русски, без намека на кавказский акцент. — Арококо Арококович? — не запутался.

— Как пожелаете…

— Фамилия?

— Нет фамилии у меня, — безмятежно просипел задержанный.

Иван Семенович видел сотни подследственных, которые скрывали свои фамилии, но рано или поздно сдавались государственной машине, признаваясь в своей причастности к роду Ивановых, Петровых, Арутюновых… В этом же случае генерал почему-то понял, что никогда не узнает фамилии Арококо.

— К какой национальности принадлежите?

— Ни к какой, — и почесал в паху.

Иван Семенович подумал, что Грановский так и не принес обещанного чая, но простил это подчиненному, пострадавшему на боевом посту.

Бойко не торопился с вопросами, тем более что не получал на них нужных ответов. Он оглянулся на окно и обнаружил небо все в том же состоянии — свинцово-набрякшим.

Затем генерал выудил из-под протокола книжицу Палладия Роговского и показал ее задержанному.

— Узнаете?

— Папина, — согласился Арококо.

— А где папа?

— Папа умер.

— Когда и где?

— В Риме. Точную дату не помню… Но в тот же год, что и папа римский, тоже имя запамятовал… То ли Каллист Второй, то ли еще какой…

— А пометки в книжечке вы делали?

— На полях?

Бойко кивнул.

— Папа… Мы тогда в Риме жили…

Иван Семенович прочитал на титуле книжки: «Описание Рима» — и поинтересовался:

— Говорите по-итальянски?

— Si, senior. А вы?

— Я нет, — признался генерал. — А зачем эта книжица вашему папе нужна была?

— Мы не все время в Риме жили. До этого в России. Потом только в Рим перебрались. Вот нам путеводитель по городу и понадобился.

— Так это путеводитель? — уточнил и удивился Иван Семенович.

— В своем роде, — просипел Арококо.

— Курите, что ли, много?

— Говорю много. Голосок и сел, а другой, не выковал .. — И опять засмеялся утробою. — Никотин не потреблял, впрочем, как и папа.

— А книжка-то, путеводитель… Лет триста ему…

— Наверное.

— А посовременнее чего-нибудь не нашлось?

— Может, и были, хотя в России вряд ли.

Бойко задумался на пять минут, а потом сказал, что на первый раз достаточно.

— Продолжим завтра.

— Не нравится мне у вас!

— В ваших же интересах быть правдивым, быстрее выйдете!

Иван Семенович нажал на кнопку звонка, а Арококо захохотал так, что, показалось, пулемет затрещал. Прапоры увели Арококо, причем тот в дверях обернулся и еще раз показал свой язык, длинный и толстый, как у свиньи.

Иван Семенович остался сидеть в одиночестве и в некотором смятении.

Получалось, что этому мачичену, упершему рельс, никак не меньше трехсот лет, или… В голове генерала было туманно, и мысль рисовалась нечетко, впрочем, как и все в атмосфере вокруг.

Навещу Боткина, решил Бойко, распорядился, чтобы книжицу отдали на экспертизу, поинтересовался самочувствием Грановского, тот, сказали, держался как истинный боец — мужественно.

Уже сидя в машине, Иван Семенович велел отключить мигалки, сбавить скорость и держать путь в Боткинскую больницу. По дороге генерал думал об Арококо. Чем-то эта грязная, вонючая личность влекла его воображение, особенно язык вспоминался…

Боткина генерал нашел в больничном садике, сидящим на скамеечке в обществе Катерины.

На сей раз Никифор выглядел действительно молодцом. Голова поросла густым рыжим ежиком, скрывшим шрамы. Да и румянец, хоть и слабый, на щеки взошел.

Мужчины поздоровались как старые знакомцы, причем Никифор профессионально осмотрел аппарат Илизарова и руку, в него ввинченную, и выразил свое врачебное мнение, что необходимо сделать рентген да и снимать «всякие винтики-шпунтики к чертовой матери!».

От взгляда генерала не ускользнуло некое вздыбливание в тренировочных штанах Боткина в области паха, куда нет-нет да и бросала короткие взгляды Катерина.

— Кстати. — Генерал залез во внутренний карман пиджака и вытащил из него вскрытый конверт. — Вот, поглядите, — и протянул бумаги Никифору.

— Что это?

— Поинтересуйтесь.

Доктор углубился в компьютерную распечатку своего генеалогического древа и по мере постижения ветвистого смысла сего постепенно приходил в нервический восторг.

— Я чувствовал!.. Я знал!!!

Он вскочил со скамейки и стал делать шаги взад-вперед, припрыгивая.

— Так всегда бывает!.. На детях она отдыхает, а в седьмом поколении, в тридцатом, в тысячном обязательно проклюнется!!! Я — Боткин!!!

Вдруг доктор оборотился к благостной подруге своей и заорал:

— А ты, Катька, вагина ненасытная, губы распутные, у меня, у наследника гения, эту гениальность всю выпить хочешь, как кефир какой-нибудь!!! Не позволю!!!

В тренировочных штанах теперь, когда Никифор бегал и подпрыгивал, отчетливо различилась эрекция. Она, столь явно выпирающая, и слова, брошенные Боткиным медсестре, возвели на физиономию генерала краски стыдливости.

— Я, пожалуй, пойду! — объявил Иван Семенович, ощущая, как влажнеют подмышки.

— Нет-нет! — вскричал Никифор. — Ни в коем случае! Богом молю, — оборотил он свою рыжую физиономию к Бойко. — Дьяволом заклинаю! Арестуйте Катьку, она талант у меня крадет! Посланница подземелья она! Девка!!!

Иван Семенович был совершенно сконфужен. Он понял, что Никифор еще не в себе, а потому сказал: «Хорошо-хорошо», — отозвал Катерину в сторону, а Боткину велел сесть на скамейку. Тот безропотно подчинился и, сидя, ухмылялся, уверенный, что «вагину» арестуют и отвезут в Бутырки.

— Он не ненормальный! — сразу же сообщила медсестра. — Он всегда так ревностно к семени своему относился. Считает, что расход семенного фонда пропорционален расходу мозгового вешества. После каждого соития у него случается истерика! Киша перестает быть уверенным в своей гениальности!.. Особенно сейчас… — Личико Кати порозовело вместе с ушками. — У него после черепной травмы непроходимый коитус…