Ага, как же, не выдают! Я попыталась сделать глубокий вдох и испугалась, что сейчас задохнусь. Я наклонилась вперед, свесив голову между коленями, закрыла глаза и постаралась дышать нормально. Мне в лоб ткнулось что-то холодное, и я резко дернулась от неожиданности. Это Оливка прижалась ко мне мокрым носом. Она пришла меня утешить. Собачка тихонечко заскулила, и я взяла ее к себе на колени и принялась гладить по мягкой шерстке. Уже очень скоро сердцебиение пришло в норму, и я снова смогла дышать.

– Добрый доктор Оливка, – сказала я маленькой белой собачке.

Она лизала мне руки, быстро-быстро работая язычком, и это было так трогательно и забавно, что я поневоле улыбнулась ее пылким стараниям меня успокоить, вернуть из дальних пределов, куда меня унесло.

Я легла в постель совершенно без сил, не могла даже читать или смотреть телевизор. Я попыталась выполнить упражнение на расслабление всех мышц, которое выполняла не так давно в ванне. Колени были зажаты. Они никак не расслаблялись. Ладно, вернемся к ним позже. Руки: вообще без проблем. Плечи и трапециевидные мышцы – нормально. Я вернулась к коленям. Вторая попытка. Они как будто окаменели. Мне вспомнилось, что древние греки считали, будто в коленях находится корень жизни, и поэтому мы падаем на колени, когда умоляем сохранить нам жизнь. Может быть, мне надо встать на колени и молить о пощаде?

С людьми случаются вещи куда хуже. Ужасные вещи, которые даже не хочется называть. Но люди как-то справляются и живут дальше. И все у них хорошо. Значит, я тоже выдержу. Я смогу пережить эту боль. Но сейчас меня это не утешало. Мне все равно было больно.

Я перевернулась на бок и с удивлением поняла, что не испытываю никакой злости и горечи. По идее, сейчас я должна проклинать всех мужчин, любовь и романтику. Но я вдруг осознала, что хочу всего этого, очень хочу – и скорее, скорее, чтобы то, что я прочитала сегодня вечером, не исключило эту возможность уже навсегда.

На мгновение я приняла свет уличного фонаря за луну.

* * *

Наутро меня посетила мысль, которая совершенно меня убила: наверняка Беннетт показывал Распутнице и меня, как Саманту и Сьюзен. Быть может, Распутница сидела прямо за нами в кинотеатре, когда мы смотрели «Человека-гризли»? Или приезжала в ту же гостиницу в Мэне, где у нас с Беннеттом было свидание? Или сидела рядом со мной на какой-то публичной лекции в колледже? Может быть, мы с ней встречались и даже общались? Я очень старалась не перейти грань между рациональными размышлениями и паранойей, но после вчерашних отравляющих писем в голову лезли малоприятные мысли о людях, пораженных вирусом, пожирающим плоть. У меня еще были руки? У меня еще остались ноги? Разве не чудо, что я еще в состоянии ходить и стоять у плиты в ожидании, когда закипит чайник?

Когда зазвонил телефон, я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Хорошие новости, – сказала Билли. – Хотя плохо так говорить. Потому что для нас хорошие, а вообще грустные. Мне сейчас сообщили, что той больной старой собаке в нью-милфордском приюте остался максимум день.

– Тебе позвонили?

– Я здесь, с Альфредо. Привезла «мусорных» песиков. Нам удалось вывезти четверых. Альфредо устроил их на новом месте. Они вроде довольны. Троим мы уже нашли дом, скоро их заберут.

Несмотря на обиду и ревность, мое восхищение Билли в этот момент было искренним. Она сделала хорошее, достойное дело, и она помогает мне с – Тучкой.

Если уж я не могу защитить себя, то могу защитить хотя бы свою собаку.

Я вывела Оливку гулять. Скоро и Тучка сможет гулять на воздухе. Мы пошли к зоомагазину. Оливка узнала дорогу к магазину игрушек и ускорила шаг. Последнюю часть пути она уже летела впереди меня, натягивая поводок. По магазину важно расхаживал песик – дворняга с явной примесью бигля – совершенно один, без хозяина. Он подошел к ящику косточек из сухожилий, выбрал одну, взял ее в зубы и деловито направился к выходу. Я рассмеялась и спросила у продавца, видел ли он, что у них тут завелся воришка.

– Руди у нас угощается в кредит, – ответил мне продавец.

Руди работал «служебным питомцем» в туристическом агентстве, расположенном в том же здании. Я купила для Тучки упаковку кусочков сушеной печени, и мы с Оливкой пошли домой.

Простые житейские радости вроде покупки лакомства для собаки придали мне сил читать дальше. Как бы мне ни было противно и больно все это читать, мне хотелось понять, кто такая Распутница. Возможно, я все же найду хоть какие-то указания.

Распутница: Она не упоминает тебя в завещании?

В каком завещании? Кто?

Беннетт: Она живет в съемной квартире, машины у нее нет. Денег тоже. Она немного зарабатывает и почти все отдает на благотворительность.

Мои пожертвования на приюты для бездомных животных?

Распутница: Да уж, все трудятся в поте лица ради денег. Мало кому удается пожить в свое удовольствие.

Беннетт: Но тебе удается.

Распутница: Я могу себе это позволить, как тебе хорошо известно.

Беннетт: Я все думаю об этом фильме, «Человек-гризли». Он тебе тоже понравился, помнишь? Этот Тимоти Тредуэлл с его страстью к медведям гризли… Как он их обожал! А в итоге они же его и загрызли. В смысле, какой-то бездомный? В том же приюте, где она им помогала?

Я испытала огромное облегчение из-за того, что они говорили не обо мне, но самое главное – из-за того, что Беннетт был мертв. Мне казалось, я знаю, что собой представляют социопаты; я могла прочитать целую лекцию по данной теме. Но только сейчас я окончательно осознала, что это за люди.

Он говорил в таком тоне о женщине, на которой собирался жениться, о женщине, которую убили в том самом месте, где она бескорыстно помогала другим. В голове промелькнула старая, как мир, мысль: Неужели ничто не свято? И этот фильм, «Человек-гризли»… Судя по переписке, он понравился им обоим, но я тоже его смотрела и хорошо помню, что подругу Тредуэлла, которая сопровождала его в экспедиции, тоже загрызли медведи.

Я дочитала до того места, где с бездомного, арестованного по подозрению в убийстве Сьюзен Рорк, сняли все обвинения. После этого тон писем Беннетта резко переменился. Он тревожился, что полиция станет его разыскивать. Вместо того чтобы его ободрить и успокоить, Распутница просто не приняла его страхи всерьез. Она даже сменила тему беседы и принялась рассуждать о том, куда они поедут отдыхать на ближайшие праздники. Но Беннетт снова вернулся к тому, что его беспокоило. Его тревоги и страхи ее раздражали. В какой-то момент она написала: Да что ты как маленький! А потом я наткнулась на фразу, которую перечитала раз двадцать, выискивая сарказм. Но не нашла. Беннетт защищал меня перед ней: Морган очень добрая. Она никогда не будет обращаться со мной так, как ты.

Мне было стыдно за то, что эти слова мне польстили.

Распутница не проглотила наживку. Или, может быть, проглотила. Она написала Беннетту: Хочу, чтобы ты меня трахнул в ее постели. Завтра утром. Беннетт ответил: Она уходит из дома в 9 утра.