Батяня наслаждался привычным зрелищем. После выполнения заданий у него всегда возникали странные ощущения. Вроде бы порой выть с тоски хочется, когда долго торчишь в части, напиться охота, настолько все осточертело, а вот по возращении чуть на слезу не прошибает. Смотришь на все это и понимаешь, что где-то на Земле есть места, куда хочется возвращаться всегда. Ты так и делаешь, приходишь домой, несмотря ни на что.

Погода разительно отличалась от африканской. Солнце не так жарило, прохладный ветерок ворошил листья на деревьях, пот и вовсе не давал о себе знать. Лето выдалось дождливым, но все равно казалось, будто так даже лучше. Все-таки Россия, а не какая-нибудь там страна Сомали с чужим климатом, зловредными обитателями прокаленных светилом травянистых равнин и всеми прочими неприятностями. Дома всегда лучше. Вместо надоевших пыльных кустов – серебристые ели и тополя. Вместо смуглых сомалийцев и арабов – привычные камуфлированные земляки. Вместо гортанного выговора – вычурный русский мат, летящий из уст какого-то прапорщика.

Группа уже ждала. Свешников и Андронова привычно препирались, спорили возле прилавка, выбирали, с чего начать и что пить ближе к вечеру. Кузнецов сосредоточенно изучал меню, сконцентрировавшись на закусках. Никифоров разговаривал по телефону, обсуждая вечер с подружкой, куда пойдут и чем займутся. Обычные дела, ничего такого.

Батяня зашел в кафе и сразу же натолкнулся на обрадованный взгляд буфетчицы Светланы. Она покраснела, справилась о его самочувствии и посетовала, что бравый майор слишком редко заходит в гости. Следует бывать почаще. Он все в разъездах и командировках, ну и прочее, прочее, прочее.

Столик у окна вскоре уже был накрыт. Оставалось лишь сесть, наполнить рюмки и сказать привычный тост.

Так и произошло. Батяня оглядел всех, взял наполненную рюмку и как бы подвел итог очередного задания:

– За ВДВ!

Голуби были такие же, как и в России. Они так же склевывали кусочки хлеба, которые Петр Степанович кидал им. В России он тоже частенько так делал, сколько себя помнил. Ему просто нравилось наблюдать за птицами. Заодно это занятие приносило успокоение мыслям. Кругом суетились американцы, привыкшие к бешеному ритму жизни, гудели сигналы автомобилей, слышалась чужая речь, шумел город-гигант, а Петр Степанович сидел на скамейке в парке и крошил хлеб голубям.

Он пока не имел никаких известий о том, добрались ли люди, обещавшие ему все и сразу, до лаборатории, нашли ли они там химическое оружие. Аванс позволял ему жить на широкую ногу. Он истратил половину денег, побывал на множестве экскурсий, исследовал мегаполис вдоль и поперек, попробовал самые разные вина и деликатесы. Петр Степанович ощущал себя самым счастливым человеком на свете, а об оставленной родине даже и не вспоминал. Она казалась ему теперь какой-то зыбкой тенью, не более.

На лавочку рядом с ним вдруг уселся молодой человек приятной наружности. Петр Степанович смерил его взглядом, хотел было уже вновь наблюдать за птицами, даже хлеб им кинул, но в этот момент незнакомец заговорил по-русски:

– Что же вы, уважаемый, родину-то продали?

Ученый вздрогнул. Булочка выпала из руки.

Он огляделся по сторонам и заявил:

– Я сейчас позову на помощь!

Незнакомец спокойно пожал плечами, поднял булочку, стал кидать кусочки голубям и поинтересовался:

– А смысл? Я же вас не убиваю и на части не режу. Зачем суетиться и кричать?

Петр Степанович отодвинулся на всякий случай и угрюмо спросил:

– Что вам нужно от меня?

– Просто поговорить хочу. Имею я на это право?

– Имеете. Но только я с вами беседовать не желаю.

– А зря, Петр Степанович. Зря. Мы ведь с вами можем пообщаться и совсем в другой обстановке, не в парке, а в кабинете. При этом на вас окажутся наручники, и вам будет предъявлено обвинение в государственной измене.

Ученый вновь отодвинулся.

– Проклятые спецслужбы! Что вам надо? Хотите опять меня засунуть в нищенские условия существования в России?

Незнакомец раскрошил всю булочку, отряхнул руки.

– Зачем же? Родина вас теперь не примет, живите уж здесь. Вам же хотелось остаться в Америке? – Он немного помолчал, наблюдая за птицами, потом продолжил: – Только не рассчитывайте, что американцы дадут вам гражданство и кучу денег. Той лаборатории уже не существует, и грош цена вашей информации.

Ученый отодвинулся уже на самый край.

– Оставьте меня в покое, проклятые шпионы! Неужели я как человек пожить не могу? Что мне дала родина? Кучу болячек и мизерную пенсию! Хотите, чтобы я умер в нищете? Этого вы желаете? Хрен вам!

– А вот грубить не надо, Петр Степанович. Что же касается родины, то тут вы можете думать что хотите. Родина у каждого своя. Ее не выбирают. Свою страну любить надо и беречь, делать лучше и сильнее. Из-за вашего предательства хорошие люди своими жизнями рисковали, взрывая лабораторию. Они тоже не имеют богатств и роскоши, тем не менее не предают Россию и не бегут в Америку за большими деньгами. Они любят свою родину, в отличие от вас, и жизнь за нее отдадут, каковой бы плохой родина ни была. – Незнакомец поднялся и бросил напоследок: – Мне вас жаль, Петр Степанович. Даже очень.

Молодой человек неспешно двинулся к выходу из парка. Он ни разу не оглянулся.

Петр Степанович Горохов еще долго сидел на лавочке, смотрел перед собой и ничего не видел. Потом он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

Кругом суетились американцы, привыкшие к бешеному ритму жизни, гудели сигналы автомобилей, слышалась чужая речь, шумел город-гигант. Но теперь Петру Степановичу уже не казалось, что здесь можно жить беззаботно. Сразу проглянули чужие краски. Далекая Россия прекрасно дала понять, что она предательства не прощает и просто так из жизни своих граждан не уходит.

Через час Петр Степанович поднялся и шаркающей старческой походкой направился к выходу из парка. Ему предстояло объяснить дочери, что никаких богатств и американского гражданства не будет, а потом долго думать, как жить дальше.