— Не только следует, но даже необходимо.

Из разговора двух патрициев

Хрясь! Широкий медный обруч вокруг горловины огромной бочки, скрипнув, занял свое прежнее положение. Большая деревянная колотушка покатилась по палубе.

"Прости, Господи!" Дин Джеймс Харрисон, старый боцман на флагманском фрегате ее королевского величества, вытер пот со лба. Никогда прежде ему не приходилось запечатывать в бочку с ромом собственного адмирала.

В библиотеке было полно сумасшедших. Он не вкладывал в это понятие ни капельки зла. Странные люди — и по внешнему виду, и по поведению — то появлялись в ее залах, что-то бормоча себе под нос, то исчезали. Порой навсегда. Он догадывался, что это ее старые посетители, бывавшие здесь тридцать-сорок лет назад и так привыкшие к царившей в ней тишине и спокойствию, что изо всех сил тянулись сюда и теперь. Да и идти по большому счету им уже некуда. Никому они не нужны. Друзья и родственники давно умерли, а молодые просто забыли о них.

Вот и сегодня один из таких посетителей в обтрепанных брюках, незаметно подойдя к столу, за которым он работал, и, глядя поверх голов, но обращаясь именно к нему, произнес:

— Как вы думаете, был ли флорин когда-нибудь денежной единицей Польши?

Бесцеремонность, с которой с ним заговорили, смутила Сергея. Но через секунду он понял, что тот не замечает этого, и с любопытством посмотрел на странного человека. А еще через секунду решил поддержать разговор:

— Знаете, я пытаюсь вспомнить, где он был денежной единицей, но в Польше вряд ли.

— Нет, был одно время, — по-прежнему не глядя на него, пробормотал тот. — А как вы считаете, если один учился очень хорошо, а потом сорил деньгами всю жизнь, а другой трижды поступал… Может, ошибка в документах?

Шансов поговорить не было.

— Извините, я занят, — с сожалением произнес Сергей, и тот, не сказав ни слова, медленно побрел дальше.

* * *

"Прошла целая вечность. Проходит целая вечность. Мимолетно проходит", — неслось в голове. Слова, целые сгустки слов, образовав нечто вроде вращающегося волчка, неспособные сформировать мысль, все увеличивали нарастающий ком в ее сознании. Мозг, казалось, был неспособен справиться с этим.

"Кажется, всё", — были первые внятные слова, которые произнесла она. И это вернуло ее к жизни. Именно так она назвала бы случившееся.

— Неужели ты до сих пор не поняла неизбежность такого финала? — Раскатистое эхо этих слов оглушило ее. — Финала… — снова отдалось эхом за ее спиной, и это не был голос ее проводника. Безотчетный страх заставил ее медленно повернуться. Лера подняла голову. На лиловой полусфере небосвода стоял он.

Гигантская тень, точнее, колышущиеся темные очертания, проступающие на фоне тускло мерцающего ореола, не давали разглядеть его лучше. Но это сейчас и не требовалось.

— Я спрашиваю тебя!

— Кто вы? — Неожиданно для себя она вдруг почувствовала неизбежную необходимость предстоящего разговора. Странное чувство помогло ей взять себя в руки.

— Неправильный ответ. И ты знаешь, кто я.

— Так это все вы?..

— Конечно. А разве не лучший вариант?

Повисла пауза.

— Как долго я тебя ждал! Хотя обычно бывает наоборот.

— Зачем? — вырвалось у нее.

— Если бы такое случилось раньше, у них было бы время, да и возможность переубедить. Сейчас же тебе известно все, и поэтому твое решение дорогого стоит. Дорогого! Впрочем, пустое. Я продолжу. Ты видела все. Скажи, а неужели было бы лучше, если все так и продолжалось бы? Муки и страдания, измены и предательства, истязания и убийства. Даже там человек иногда сомневается в целесообразности своей жизни и очень часто задает себе именно такой вопрос. Но ты-то сейчас должна была понять, что лучше покончить с ней разом. Ведь согласись, избавить не только живущих людей, но и будущих детей от ожидающего их кошмара — разве это не акт милосердия? Или ты на стороне тех, кто, не мучаясь, живет на свете?

Неужели после всего, что видела, ты считаешь, что и дальше можно испепелять людей, лишь заменив печи Освенцима ядерным смерчем?

Лера была ошарашена таким поворотом. Но все еще отчасти находясь в том, предыдущем состоянии, помня о нем, она почти автоматически проговорила:

— Нет! Я не могу считать так! — И уже удивляясь тону, с каким сказала это, еле слышно добавила: — Ведь и было один раз в истории.

— Верно. А раньше людей разрывали живьем на части. Хочешь, я предположу, что их ждет в будущем?

— Не надо.

— То-то же.

Привычка ничему не удивляться, несомненно, помогала ей. Но она так и не научилась понимать сразу, для чего, с какой целью происходит то или иное событие здесь. Тем более сейчас, после того, что увидела. Она знала, что осмысление всегда приходило позже. Именно по этой причине она не задавала себе первый вопрос: зачем?

— Я не могу принять того, что вы предлагаете взамен. Это не лучше их существования. — Лера старалась говорить ровно. — Пусть несовершенного, но существования. Я знаю, что у человека есть тысячи минут жизни без боли. Есть минуты радости и восторга. И я никогда не буду считать, что лишить его всего этого лучше, чем мгновенная смерть. — Она сама удивилась спокойствию, с каким были произнесены слова. Лере показалось, что осознание необычайной важности происходящего помогало ей справиться с волнением.

— Что ж, давай поразмышляем. — Голос уже звучал миролюбиво. — Такие минуты, конечно, у человека есть, но только тогда, когда он не думает о других, когда гонит такие мысли прочь. А разве это не одно и то же, что сказать: "Пусть они мучаются и умирают, лишь бы я не знал об этом и не видел этого"?

Считая лучшим, соглашаясь с правомерностью такого существования, ты ставишь новые цели в их жизни. Ты что же, думаешь, более гуманно не выходить на улицу, а выезжать, чтобы не видеть всего этого? Отдавать приказы, а не исполнять, чтобы вращаться в искусственно созданном обществе таких же избранных? Так это уже есть. Так живут в Беверли-Хиллз, да и, пожалуй, по всему миру. Сегодня ты не видишь попрошайку, завтра жестокое убийство, а потом спокойно спишь, не видя истязаний миллионов? Что-то новое в добродетели!

— Я не могу сказать, почему! Почему мгновенная и несвоевременная смерть хуже. Может быть, сейчас, может быть, пока. Все во мне протестует против так ого финала. Не таким он должен быть.

— Так подумай, как было бы правильно. Может, я именно так и сделаю? И ты станешь соучастником конца. Впрочем, я сам могу предложить тебе варианты. Давай сделаем их конец радостным! Например, во всеобщем веселье. Я это могу устроить.

— Нет! — Лера ужаснулась от одной мысли стать соучастником. Она не была к этому готова. Какая разница, в каком состоянии находится человек, если смерть мгновенна! — Это же так ясно, — добавила она.