– Что ты предлагаешь? – спрашивает Вернер, не поворачиваясь. – Если не ныть и не орать – что? Домой его отнести? Можно. Только с родителями ты будешь разговаривать. И с мусорами потом. Ему уже все равно. А у нас проблемы могут быть.

Машина останавливается на дороге у парка, который отделяет пятаки от второго микрорайона. Отсюда виден Пулин дом. Поздно, идет дождь, но я вижу, как в сотне метров от нас стайка пацанвы, укутавшись в дождевики, лупит мячом в стенку, гоняя «американку». Они так увлечены игрой, что не видят, как открывается дверь машины, как тело Пули падает в лужу, как мы отъезжаем, а Пуля лежит на асфальте, и капли дождя бьют его по лицу.

После всего Жига отвозит нас на другой край пятаков, и Вернер отправляет его домой.

Пустая спортплощадка. Футбольное поле – трава, вытоптанная в центре, куцыми выцветшими клочками цепляется за края. Свежевыкрашенные стальные брусья и турник. В краске можно рассмотреть отпечатки пальцев – кто-то, не удержавшись, дотронулся.

Я сижу на плоской доске трибуны, Игорь и Денис – парой рядов ниже. Вернер купил в ночном магазине пузырь самой дорогой водки, но никто не прикоснулся к ней. Они тихо разговаривают. Так, как будто меня не существует.

– Он сам эту дорогу выбрал, Денис. Я понимаю, как это звучит, но такое случается. Надо это принять и пережить. Я тоже многих друзей потерял, знаю, о чем говорю.

Денис отделывается короткими, ничего не значащими репликами, самая частая из которых – «угу». То ли смерть Пули стала для него шоком, то ли ему наплевать.

Во второй вариант мне верить не хочется.

* * *

Слава богу, мне не приходится смотреть в глаза его матери. Ее нет на похоронах. Только отец. Вот он стоит у гроба и мелко трясет головой, как китайский болванчик, принимая соболезнования многочисленных скорбящих.

Кто все эти люди, хочется спросить мне? Они что, непременный атрибут любых похорон, вне зависимости от того, кто лежит в гробу? Я не так часто бывал на подобных мероприятиях, но сейчас у меня – четкое ощущение, что я чужой, гость, хотя я был лучшим другом Пули. Какие-то бабки, десятка два, стоптанные временем, как старая обувь, износившиеся мужики с испитыми лицами – кто они все Пуле?

Кто эта зареванная баба, трущая лицо скомканным платком? Ее рот все время открыт и похож на измазанный помадой бублик с дрожащими краями – странно, что горе не помешало ей так накраситься. Кто этот рахитичный дедок, вряд ли соображающий, где он вообще находится, – я видел, как его тронули за локоть, когда подошла его очередь бросать горсть земли, – старый даже не сразу понял, что от него требуется, – что привело его сюда?

Когда гроб опущен, засыпан землей и сказаны все слова, мы с Денисом получаем возможность пробиться к Пулиному бате.

Он смотрит почти все время вниз, как будто силясь что-то рассмотреть на земле за нашими спинами. Мне непривычно видеть его в костюме и галстуке. Запах дешевого одеколона смешивается с запахом похмелья, на его подбородке – две красные точки, он неаккуратно брился утром. Или просто дрожала рука – от горя или с похмелья.

– Как Вера Дмитриевна? – спрашивает Дэн.

– Плохо. Когда ей сказали, что… ну, Сережа умер… Она как-то… крикнула так… – Пулин батя на время замолкает, потом благодарит кивком женщину в черном платке, сунувшую ему в руки пластиковый стаканчик с водкой. – Крикнула – громко, высоко – и сознание потеряла. А когда проснулась – позови Сережу, говорит.

– Как? Он же… – Дэн застывает с открытым ртом.

– Не знаю, – пожимает плечами батя, – я ей сказал, что он на смене. Ее… по голове немного задело. Она Светочку не помнит совсем…

Он кивает на Симку. Та, закутанная в черный платок, распоряжается движением – под ее руководством тетки разливают водку, разрезают пирог и обносят присутствующих.

– Главное, каждый день ужин ему готовит. Потом полотенцем накрывает и у окна сидит, Сережу ждет. А в соседней комнате – гроб.

Я стараюсь не заплакать, пока Денис говорит стандартные в таких случаях слова утешения. Обещает заезжать. Да, мы будем заезжать. Не пропадем сразу после поминок, как эта стая стервятников.

С Симкой нам удается поговорить только на поминках. Мы в «Престиже» – это старое кафе в пятаках, место сборищ пятаковских алкашей. Денис предлагал взять на себя организацию поминок, но Симка по­просила этого не делать – справятся сами. Прошло полтора часа, как все расселись за столами. Произнесены уже с десяток тостов – какой он был молодой, многообещающий, перспективный. Продравшись через обязательную часть, все подвыпили, раскраснелись и оказались не в силах и дальше удерживать на лицах выражения скорби и печали – где-то за столом уже слышались анекдоты, а на лица стали выплывать из трехчасового заточения улыбки.

Мы стоим и курим на улице втроем – я, Симка и Дэн.

Симка постоянно курит – с того самого момента, как мы расселись по автобусам с символикой ритуальных фирм по бокам. Сигарета словно стала ее неотъемлемой частью, как пальцы или волосы, а необходимость пускать дым – таким же проявлением естественных потребностей, как вдох и выдох.

– Кто все эти люди? Я половину из них не видела раньше, даже больше… Они не к Пуле пришли, а потому что так надо, понимаешь? Это для них шоу, светская жизнь, – нервно бросает она мне в лицо.

– Чего ты от меня хочешь? Прогнать их? – пытаюсь оправдываться я.

– Нет, зачем. Это их праздник, потерплю. Просто к Пуле это не имеет никакого отношения.

Докурив сигарету почти до самого фильтра, Симка бросает ее на асфальт и неожиданно мужским жестом топчет окурок носком сапога.

– У тебя еще есть? Мои кончились…

Когда она прикуривает, кончик сигареты пляшет во­круг огонька моей зажигалки – так сильно у нее дрожат руки. Затянувшись, Симка переводит взгляд куда-то вдаль, а через несколько мгновений спрашивает, стараясь не смотреть ни на меня, ни на Дениса:

– Его по вашим делам убили?

И по ее тону я понимаю, что это не вопрос. Просто она решила дать нам шанс быть честными с ней.

– Да, – коротко бросает Денис.

И ничего. Никаких обвинений, слез, истерик. Симка коротко кивает, по-прежнему разглядывая что-то непонятное вдали.

– Кто?

– С ним разберутся.

– Не надо.

– Что?

– Не надо ни с кем разбираться. Я не хочу, чтобы это продолжалось, это говно, грязь эта.

– Мы тебе будем помогать, Сим. – Денис кладет руку на плечо девушки. – Все, что скажешь.

– Пулю оживишь? – нервно смеется Симка. – Извини. Это от нервов.

В кафе мы возвращаемся втроем. После разговора на улице вокруг нас словно образовалась невидимая оболочка, ограждившая нас от остальных в отдельную сущность. До конца поминок мы сидим вместе, почти не разговаривая и наблюдая за тем, как набирает силу веселье. Иногда радостное мурло какого-то пьяного старого хряка натыкается на нас, и он изо всех сил пытается состряпать на лице подобающее случаю выражение, но получается плохо.