Эгерт не узнал почерка — его мать писала редко и неохотно, и никогда ни одно из её посланий не предназначалось сыну; но запах он узнал сразу же, и от волнения его бросило в озноб.

Письмо было странным, строки загибались книзу и мысль то и дело рвалась; в нём не было ни слова о бегстве Эгерта или о теперешней жизни в Каваррене. Всё послание посвящено было обрывочным воспоминаниям об Эгерте-ребёнке и Эгерте-подростке, причём сам он не мог вспомнить об этом почти ничего; мать же, оказывается, всё это время держала в памяти и цвет скатерти, с которой маленький сын стянул на себя тарелку горячего супа, и жука, которому он бодро и настойчиво пытался приклеить оторванную ногу, и какую-то дерзость, за которую отец хотел наказать его, а она вступилась, придумав сыну оправдание… Солль едва дочитал письмо до конца — им овладело непонятное, щемящее, болезненное чувство.

Желая заглушить его, Эгерт велел Лису зазывать на пиршество всех, кто только успеет вместиться в сводчатую комнатушку. Студенты, общительные и изголодавшиеся, не заставили себя долго ждать; скоро кровати ломились под грузом пирующих, и грозил обрушиться подоконник, и возмущённо трещал стол, призванный служить опорой для научных изысканий, а не седалищем для крепких молодых задов. Мешок со снедью, которой хватило бы Соллю на месяц, опустошён был, как водится, за несколько часов, и все были очень довольны — включая Эгерта, который в шуме и хмеле пирушки сумел утопить и горечь, и тоску, и страх перед будущим.

День Премноголикования был уже не за горами — Соллю хотелось то поскорее приблизить его, то любыми силами оттянуть. Лис всё чаще обеспокоенно интересовался, всё ли в порядке, потому что Эгерт впадал то в беспричинную возбуждённую весёлость, то в глубокий транс, часами сидел у окна, бессмысленно листая книгу о заклятиях, почти ничего не ел — зато вставал ночами, чтобы напиться из железного бака в коридоре; звон железной цепи, на которой висела кружка, будил соседей, и они роптали.

До рокового дня оставалась неделя, когда декан Луаян попросил Эгерта зайти к нему.

Солль ожидал увидеть и Торию, по обыкновению сидящую на краешке стола и покачивающую ногой — однако в плотно зашторенном кабинете оказались лицом к лицу лишь суровый, сосредоточенный декан и его нервный, напряжённый гость.

Усадив Солля в высокое кресло, декан долго молчал; внутри стеклянного шара с нанесёнными на него очертаниями континентов горела свеча, и в свете её стальное крыло, простёртое над столом, казалось живым и готовым к полёту.

— Через день-два он будет в городе, — негромко сообщил Луаян.

Ладони Солля, сжимающие деревянные подлокотники, в одно мгновение сделались мокры, как лягушачьи лапы.

— Послушайте, Эгерт, — проговорил декан всё так же негромко, но от звука его голоса у Солля мурашки побежали по коже, — я знаю, что вы пережили ради этой встречи… Теперь я спрашиваю вас в последний раз: вы действительно хотите говорить со Скитальцем? Вы уверены, что это единственный для вас выход?

Эгерт вспомнил Фагирру, затем девушку в дилижансе, ставшую игрушкой для шайки разбойников, и только потом — Карвера.

— Уверен, — отозвался он глухо.

Некоторое время декан сверлил его глазами — Эгерт не дрогнул и выдержал этот взгляд.

— Хорошо, — отвернулся, наконец, Луаян, — тогда я расскажу вам… Всё, что знаю сам — а знаю я, к сожалению, немного.

Он отошёл к окну, отодвинул край занавески и так, спиной к Эгерту, начал:

— Я уже рассказывал вам о человеке, лишённом магического дара и прошедшем путь испытаний. Я говорил вам о Двери, увиденной мною в Зеркале Вод — я был тогда мальчишкой, мой учитель умер, и я остался один… Перед Дверью в моём видении стоял некто, и засов был наполовину отодвинут… Вы не поняли тогда, зачем я вспоминаю всё это — но теперь вы должны понять; слушайте же. По земле ходит Скиталец — никто не назовёт вам его имени, и никто не знает точно, что за бездна его извергла; он носит в себе силу, неведомую ни магам, ни прочим. Ни разу, сколь не пытался, я не смог увидеть его в Зеркале Вод — а я ведь очень искусен, Эгерт, и любой человек, обладающий магическим даром, отражается в моём зеркале рано или поздно… А Скиталец недоступен моему взгляду — более того, всякий раз, пытаясь найти его, я натыкался будто бы на глухую стену… Необъяснимое пугает, Эгерт. Скиталец пугает меня, а я ведь не маленький мальчик… Не стану утверждать, будто бы он — воплощённое зло, но кто вообще знает наверняка, что доброе на земле, а что злое?

Декан замолчал, и Эгерт, прижимающий ладонь к помеченной шрамом щеке, сказал неожиданно для себя:

— Заклятье — зло.

— А убийство? — удивлённо обернулся декан.

— И убийство — зло, — глухо отозвался Эгерт.

— А если убить убийцу?

Понемногу оплывала свеча внутри стеклянного шара.

— Ладно, — вздохнул декан, — я расскажу вам дальше… Полвека назад мир стоял на краю пропасти… Большинство из живущих так и не поняли этого. Нечто, явившееся извне — летописи называют это Третьей силой — пожелало войти в мир и воцариться в нём. Для того, чтобы преодолеть Дверь Мирозданья, Третьей силе понадобился Привратник… Им стал тот самый человек, лишённый магического дара, оскорблённый людьми и ослеплённый гордыней. Открыв Дверь, он получил бы немыслимое могущество — но засов так и не был отодвинут, потому что, кто знает почему, в последний момент Привратник отказался от миссии… Неведомо, что было потом, но в мир живущих вернулся человек, посмевший отвергнуть Третью силу — и опалённый ею, получивший от неё не то проклятье, не то наследство… Говорят, что с тех пор он бродит по спасённому им миру, отсюда и прозвище — Скиталец… Похоже на правду?

Эгерт молчал.

— Вот и я не знаю, — чуть усмехнулся декан, — может быть, это совсем другой человек, и природа его силы другая… Раньше я хотел с ним встретиться — теперь не хочу. Кто знает… Он чужой, избегает встречи, и только время от времени я слышу о нём случайные рассказы…

— А я ниточка, — сказал Солль.

Декан встрепенулся:

— Что?

— Ниточка, привязывающая вас к Скитальцу… Я ведь поэтому вам интересен, да?

Декан нахмурился:

— Да… Вы правильно вычислили некий прагматизм моего к вам отношения… Вы — ниточка к Скитальцу, Солль, и вы же — убийца любимого моего ученика, жениха моей дочери… Вы — жертва жестокого заклятья. И вы же — человек на пути испытаний. Всё это вы, — декан снова отвернулся к окну.

Свеча внутри стеклянного шара догорела и погасла — в комнате стало темнее.

— Что я должен сказать ему? — спросил Эгерт.

Декан пожал плечом:

— Что хотите. Вы изменились достаточно, чтобы самому решать… Не пытайтесь разжалобить его — это не поможет; не унижайтесь, но и не вздумайте дерзить — будет только хуже. А главное, Эгерт, хорошенько подумайте: под силу ли вам вообще эта встреча? Может статься, он наградит вас чем-нибудь ещё, да таким, что прежнее заклятье покажется шуткой?