С поляны возле озера Травянистого донеслись запах дыма и ребячьи голоса. Что-то громко обсуждали приемыш Лахсы и младшие сыновья старейшины. Эмчита прислушалась и поняла: Атын собирался отнести домой подстреленного из лука гусака, а близнецы уговаривали испечь и съесть. Завидев знахарку, спорщики нестройно ее поприветствовали. Не удивились, что слепая охотилась. Еще в прошлом году видели, как она это делает. Пробовали сами метать пращу, да стая оказалась проворнее.

Эмчита вытащила из корзины верхнюю птицу за горло. Мертвый гусь открыл клюв, будто собрался закричать.

– Жалуется, – посетовала старуха. – Говорит, моего мясца с грудки Эмчите хватит, а остальное куда денет, неужто выбросит? Жалко ведь! Берё есть не будет. Сами знаете, собака-утятница озерных не ест, даже если голодна. Может, вы подсобите?

– Отчего не помочь? – Чиргэл подтолкнул локтем брата.

– Всегда рады стараться! – поддержал Чэбдик.

Разделывая птицу, Эмчита вспомнила, как перекладывала по-гусиному нутро ратаэша гилэтов. Жив ли Гельдияр? Отец его, старый лекарь Арагор, поди, давно ушел по Кругу… Застыла на миг дыханием, не давая проникнуть в мысли всегдашней боли о сыне. И, слава богам, отошла маета, что не спрашивает дозволенья, когда ей явиться.

Завернутую в листья тушку знахарка положила в пепел под горячие угли. Отвязала суму Берё – пусть побегает вольно. Пес привык носить поклажу на боках, как вьючный олень. А мальчишкам любопытно, что прячется в суме, только и успевай отвечать на вопросы.

– Зачем тебе этот горшок с узким горлом?

– Муравьев в него соберу, закупорю – и на солнце, чтобы кислота вытопилась, суставы больным смазывать.

– А эта травка для чего?

– Для полезного отвара.

– Раз больных лечишь, значит, ты – удаганка?

– Удаганки – волшебницы, а я – знахарка. Нет у меня джогура чудеса творить, – слукавила Эмчита. – С духами незнакома, по чужим мирам не гуляю. Где мне, незрячей…

– А правду говорят, что удаганки погодой повелевают?

– Все кудесники вольны вызывать ветер, дождь и снег. Завяжет шаман или удаганка три узла на ремне, распустит один – затеется ветер. Распустит второй – ветер усилится, а уж если все три – жди бурю.

Уши у Берё навытяжку, тоже слушает, вертит туда-сюда четырехглазой мордой. И ему, видать, интересно, коль разговор о шаманах зашел.

– Может ли простой человек править ветрами?

– Может, если волшебный камень Сата повезет ему отыскать.

– Расскажи о нем! – придвинулись ближе ребята.

– Во внутренностях некоторых хищных животных иногда образуются камни. Волшебным Сата обыкновенный камешек становится, если во время грозы в хищника случайно попадет семя молнии. Оно наделяет камень властью над стихиями неба в тех местах, где обитает зверь. Правда, ему самому от этого ни жарко ни холодно. Но вот человек, который добудет зверя и обнаружит в нем Сата, становится хозяином погоды. Зимой носит находку за пазухой и не мерзнет, летом подвязывает под гривой лошади, тогда ей прохладно и оводы не кусают. Захочется хозяину дождя – окропит камень водой, и тут же закапает дождь. Но стоит счастливчику показать кому-нибудь Сата, семя молнии гибнет, и камень превращается в обычный голыш.

– А в птицах он бывает?

– Встречается.

Близнецы кинулись в кусты ворошить выпотрошенные гусиные кишочки.

Эмчита улыбнулась:

– Не в рыжелапчатых. В хищных птицах его находят – в соколах, ястребах, коршунах. А самую большую власть имеет великий орлиный Сата – дитя молнии и грома. Он появляется в гнезде орлов раз в двадцати двадцатках весен, и высиживает его орлиная матушка. Это притом, если гнездо свито в священном месте, где пресекаются пути-дороги миров. Величиной камень с яйцо орла, радужно-прозрачный и сверкает, как льдинка на солнце. Опустишь в воду – не видно его, такой прозрачный! Говорят, в нем собрана красота неба, а в середке горит небесное пламя. Восемь граней на камне, и в каждой, смотря как повернешь, то луч вспыхивает, то сполох играет. Начнешь рассматривать – восемь раз отразишься чище, чем в глядельце, и даже чем в озерной глади спокойным днем…

Атын вспомнил о самоцвете из песни кузнеца орхо. Так вот что лежало в гнезде орлов!

– У каждой грани своя волшебная сила, – продолжала Эмчита. – Соединяясь, силы приводят Сата в равновесие и сообща чувствуют грядущие события. К неприятностям камень становится тусклым, чуя зло – трещит, к горю – тяжелеет, а заплачет – миры содрогаются. Да, он умеет плакать, смеяться и петь, представьте себе – он поет! Если легчает – жди радости, а к большой удаче в нем загораются звезды. Его и камнем-то сложно назвать, ведь это живое, мыслящее существо, с собственной памятью и разумом. Воля такого Сата выше, чем власть над дождем и ветрами. Есть у него особые свойства: отражать не только внешнее, но и внутреннее. Отражая души и Сюры людей, он усиливает стихии чувств. Преломляясь в отражении, чувство обретает плоть. В руках хорошего хозяина камень делает мир добрее.

– А если попадет к плохому?

– Подумать страшно! Тогда он оборачивается к людям сущим злом.

– Значит, Сата – оборотень, – поежился Чиргэл.

– Почему оборотень? – удивилась Эмчита.

– Раз он оборачивается-то!

– Оборотень – не камень. Это человек-зверь.

– Какой он?

– С виду обычный, но изнутри его кожа покрыта шерстью, либо чешуей. В полную луну оборотень вывертывается наизнанку и превращается в зверя или рыбу.

– Кто из них настоящий – зверь или человек?

– В том-то и печаль, что оба – настоящие…

Эмчита потянула носом воздух, пахнущий печеным мясом:

– Ну, что там у нас с едой?

Люди уплетали гуся, а Берё лежал, положив морду на лапы, и глотал слюнки. Чэбдик кинул поводырю кость. Тот возмущенно поглядел на мальчишку и отсел в другое место.

– Правильный пес, – засмеялся Чиргэл.

– Наша невестка, жена страшего брата, тоже пернатых не ест, – заявил Чэбдик.

– Ей нельзя есть гусей, а то ребенок, сидящий у нее в животе, родится глупым, – объяснил Чиргэл шепотом. Рот ладонью прикрыл, чтобы дух гуся не обиделся, ненароком услышав свое имя.

– Еще она не ест налимов и щук, – добавил Чэбдик. – Боится, что малыш будет сопливым.

– И яйца утиные мы ей нынче не приносили, – от яиц детки, говорят, глохнут…

Двинувшись к дому, за излучиной озера мальчишки увидели в воде Олджуну – приемную дочь багалыка Хорсуна. Тихие волны нежно покачивали смутное тело, из них выступали белые холмики груди.

Ребята стыдливо отвернулись. Заметив людей, девушка опрокинулась на живот и презрительно выставила бугорки крепких ягодиц.

Атын оглянулся на плеск, и вместо волн вокруг Олджуны ему почудились черные щучьи хребты. А еще показалось, будто в зарослях боярышника мелькнули желтые волчьи глаза.