– Кто же заставлял его катиться?

– Думаю, те, кто создал и все другие приспособления в нем. Великие мастера. А со временем их творения проржавели и утеряли мощь.

– Люди? – удивился Сандал.

– Вероятнее всего. Но не без раденья демонов. То есть демоны, чье волшебство недолговечно и ложно, каким-то образом завладели разумом людей, осененных высоким джогуром, и использовали их умения.

– Зачем?

Нивани пожал плечами:

– С тех пор как Творец согнал демонов в Нижний мир, они не прекращают попыток захватить Орто, чтобы приблизиться к небу. Наше благо, что эти усилия предпринимаются редко, по прошествии многих человеческих веков. Куда торопиться демонам, чье мерклое существованье способно теплиться вечность?

– Страсти! – содрогнулся Отосут. – Неужто на Срединной нет волшебника, который мог бы обезвредить Котел? Сумел же ты пробиться в память Пачаки и даже принес с собой древнюю пыль.

– Да, сухая грязь гиблых пещер, где плутали Пачаки с матерью, ненадолго прилипла ко мне. Но это не страшно – на здоровой земле эта пыль, хранящая семя смерти, превращается в простую, коей полно на полках нерадивых хозяек… Обычно шаманы спускаются в чужую память по корням и видят, когда и почему человека постиг недуг. Если еще не поздно договориться, стараются встретиться с духом хвори. Однако Сковывающая болезнь в некотором роде и есть сама Ёлю… Я не слышал о человеке, сумевшем когда-либо столковаться с нею.

Хозяин задул плошки и открыл полог. Яркий свет залил полупустой чум. Травник поднялся, но Сандал рассчитывал еще кое о чем выспросить шамана. Нивани не очень вежливо осведомился:

– Что еще?

– У тебя было рассекание тела? Какой у тебя шаманский уровень?

Отосут с изумлением глянул на главного жреца. Что с ним случилось?! Выпалил, как мальчишка, недопустимо открытые, грозящие обидой вопросы!

Лица обоих жрецов покраснели. Сандал опустил голову:

– Прости, Нивани… Давно мечтал я поговорить с шаманом и так обрадовался случаю нашего знакомства, что несдержанный язык сам сболтнул.

Ньгамендри устало улыбнулся:

– Шаманы не обязательно болеют с рассеканием тела. Я избежал его. Мой дед был знаменитым кудесником, восьмым в нашем роду. Он выявил во мне наследный джогур, когда я еще лепетал с огнем. Но дар долго ничем не выдавал себя. Лишь после ухода деда по Кругу вихрем ворвался в меня. Мне было дозволено лечить людей средствами и приемами, известными простым лекарям, и несколькими волшебными. Дед перед смертью успел вложить в мою душу кое-какие из своих секретов. Потом пришла тяга к наукам. Ради этого я посетил далекие земли, пять весен учился у шаманов и знахарей других народов. Путешествие и учеба стали моим Посвящением.

Сандал подался вперед:

– Приходилось ли тебе где-нибудь слышать об алахчинах?

– Один из наставников упоминал о солнечном народе, который давно исчез с лица земли. Но зачем тебе знать о нем? Мало ли родов и племен возникает на Орто и пропадает бесследно, будто их смыло дождем?

– Алахчины писали доммы…

– Ныне есть разные народы, чьи мудрецы обладают знанием письмен. Правда, мне еще не встретился ни один такой ученый человек. Да и доммов я не видел.

Сандал не успел спросить, на каком языке говорил Нивани во время камлания, шамана отвлек Отосут. Травника заинтересовал способ врачеванья иглой, которому молодой ньгамендри научился в чужих землях.

Не вслушиваясь в разговор, Сандал думал со смесью горечи и почтения: «Впереди у Нивани вся жизнь. Он отличный лекарь. Умный, правдивый человек с приятной внешностью и красивым голосом. А главное – настоящий волшебник, хозяин большого джогура. Мог бы стать озаренным. Не сыскать лучшей замены мне, старому».

Вслух он ничего не сказал.

Эмчита шла вдоль тенистых склонов, слушая ладонями землю. Пальцы ловили тяжкое сухое дыхание земли, вокруг вились-порхали, садились на них проснувшиеся мотыльки. Щекотливый трепет крылышек мешал ощутить слабый прерывистый ток, которым обычно отзывается злато-корень. К разгару лета он у молодого растения с полмизинца, но силы достигает живительной.

Знахарка разочарованно вздохнула: видно, и нынче она его не найдет. Не чуяли руки капельных движений верхнего побега – купинки нежных соцветий с мелкими красными плодами.

Вот уже несколько весен Эмчита не могла добыть редкий корень – единственный, из которого можно было сготовить снадобье от страшной Сковывающей болезни. Огромная сила земли, что пряталась в растительном сердце злато-корня, уничтожала высеянное в человеке семя Ёлю.

Эмчита давно не слышала об этом недуге. Думала, что он исчез, но на базаре в Эрги-Эн ей мимолетно почудились алчный холод и тлен. Хищная тучка с запахом тлена всегда сопровождает таких больных. Дунула студено-тлетворным дыханием и пропала. После уже не встречалась, но встревоженная знахарка на всякий случай выторговала зелье со злато-корнем у старого нельгезида. Выменяла на красивый берестяной ларец тонготской работы.

Нельгезид просил к ларцу что-нибудь еще, никак не соглашался отдать за него зелье. У Эмчиты больше ничего не было. Пришлось коснуться руки торговца и внушить, что ларец ему жизненно необходим. Не любила применять джогур в таких делах, но что еще оставалось делать? А чужое зелье оказалось слабым, злато-корня лишь запах. Эмчита, как могла, усилила его действие травами, добавила только ей известные растертые вещества. Если Сковывающая болезнь в ком-нибудь объявится, снадобье поможет. Оно тем хорошо, что, сколько бы ни прошло весен, мощи своей не теряет.

Что ж, не везет в сборе растений, может, повезет в охоте на ленных гусей. Берё окинул взглядом окрестные озера и, заметив гусиную стаю, натянул поводок. Миг – и пес уже несся вниз, волоча за собой на поводке негодующую хозяйку.

Гуси, бескрылые во время линьки, особенно опасливы. По сигналу стражи, поднятой при малейшей угрозе, ныряют в исходящую паром глубь. Эмчита спряталась в кустах и достала из переметной сумы поводыря ремень о семи хвостах с оплетенными в концах камнями. Теперь надо терпения набраться.

Но вот вода заклокотала – вынырнули рыжелапчатые[11], сгрудились в кучу. А едва успокоились и загоготали, как крутанулось и стремительно полетело нехитрое орудие. Не успел перевернуться вверх брюшком подшибленный гусь, Берё уже подплыл к нему, торопясь схватить добычу, пока вновь нырнувшая стая не затянула ее в бурлящий водоворот.

До полудня охотница напромыслила трех гусей и побрела домой. Приятные хозяйственные думы облегчали Эмчите тяжесть корзины. Подсушит свежатину, набьет мелко нарезанное мясо одного гуся в очищенную утробу не щипанного другого, попросит Урану подвесить в кузнецовском леднике. Правильно припасенная дичь до зимы не испортится. А третьей птицей можно сегодня полакомиться.