мать, покачиваясь от выпитого, кинулась к ней, прижалась всем телом.

— Дашенька, я так рада, так рада! Хотела сказать тебе… сказать… сказать тебе хотела, спасибо! Спасибо, что ты у меня есть. Ты такая умненькая у меня, такая хорошая. Я так тебя люблю. А ты чего в пижаме вышла? Мы тебя разбудили, да? Мы тебе мешаем?

— Не, мам, все нормально. — Даша тоже прижалась к маме, погладила по волосам. На пьяную маму она никогда не могла злиться. — Не могу уснуть, хочу с вами песни поорать.

— Ой! Ой, а давай, а давай, да! — Она за руку потянула Дашу к столу. — Девки, девки! Смотрите, кого привела! Дашка с нами!

Мамины подруги заулюлюкали за столом, вскинули бокалы.

— Да-а-а! Дашо-о-ок, давай к нам! Выбирай песню!

Даша достала телефон, подключилась к колонке, заиграли первые аккорды «Ариведерчи».

— О-о-о-о, вороны-москвички! Обожаю! — Мама захлопала в ладоши. — Девки, ну-ка давай, чтоб все соседи слышали, а?

И они запели — все вместе, срывая глотки:

Корабли в моей гавани жечь На рубли поменяю билет Отрастить бы до самых бы плеч Я никогда не вернусь домой

Часть вторая

Городок и город

Глава одиннадцатая

Пятигорск

Впереди, на горизонте, в голубоватой дымке, как миражи, замаячили едва различимые пока что горы, ландшафт стал бугриться, изгибаться — прямая, плоская степь вскидывалась холмами и выходами пород, словно предупреждая о приближении к Кавказу.

Даша увидела вдали у дороги что-то блестящее, поймавшее блик солнца, что-то похожее на поверхность озера. Когда подъехали ближе, оказалось, это парники — бесконечные, плотно стоящие друг к другу стеклянные домики.

— О, китайские теплицы пошли, подъезжаем, — сказал Матвей.

В Пятигорске Даша была, считай, в прошлой жизни. И теперь, возвращаясь, морально готовилась к тому, что попросту не узнает его. Но — нет. Город выглядел практически так же, словно был слепком из ее памяти. Казалось, новые реалии почти не дотянулись до внутренней геометрии Пятигорска — во всяком случае пока. Матвей гнал машину по проспекту Калинина, и у Даши было ощущение, будто они оказалась внутри временного парадокса. Город словно плевать хотел на все, что происходит вокруг — Китай, кадавров, выбросы соли. В отличие от искалеченных кризисом и гражданской войной Ростова и Краснодара, Пятигорск был как будто законсервирован в прошлом. Разве что вывески и дорожные знаки изменились, стало больше иероглифов. Тот же Пятигорск, но с легким китайским акцентом.

Эта мысль — что ее родной город даже в самые тяжелые времена смог сохранить себя — почему-то успокоила Дашу. Впрочем, тут же она поймала себя на мысли, что это иллюзия — если внешне город не изменился, это не значит, что он остался тем же. Кое-что все же выглядело иначе — на проспекте Калинина теперь вместо «Макдоналдса» было полицейское отделение, а бывший торговый центр «Лермонтов» превратился в рынок. Дальше по проспекту, как отлично помнила Даша, располагалась духовная семинария, которую местные студенты называли просто «духовкой» и шутили, что на ее гербе вместо богородицы должна быть Сильвия Плат. Даша вспомнила эту ужасную шутку и фыркнула.

— Что? — Матвей посмотрел на нее. — Вспоминаешь старые деньки?

Она пожала плечами.

— Поверить не могу, что вернулась.

— И как ощущения?

— Испытываю щемящую нежность и экзистенциальный ужас одновременно.

— Я маме написал, она сейчас на даче, заедем к ней? — И увидев испуганный Дашин взгляд, рассмеялся. — Да ладно, настолько боишься?

— Давай прогуляемся немного, — пробормотала Даша. — Хочу оглядеться.

— Что ж, — Матвей вынул из кармана складной стаканчик, щелкнул пальцем по дну, и стаканчик раскрылся. — Как в старые добрые?

Они остановились у бювета — источника лечебной воды. Это было небольшое круглое строение, похожее на часовню, с фонтанчиком в центре зала и торчащими прямо из стены смесителями. Даша помнила этот вкус — вода из бювета номер 19 всегда воняла особенно сильно. В детстве она ненавидела этот запах, мама заставляла их с Матвеем пить эту воду чуть ли не каждый день, у их деда из-за этой воды потемнели зубы, но мама твердила, что это очень полезно. Даша так боялась испортить себе зубы, что вечно находила способы обмануть, перехитрить мать: стоило той отвернуться, Даша выливала воду из стакана на землю, в раковину или в цветочный горшок. С годами, впрочем, ее отношение к лечебной воде изменилось, она научилась любить этот вкус. Довольно иронично, думала она, когда дом у тебя ассоциируется с черными зубами и запахом сероводорода.

Выпив воды, они вышли из бювета и зашагали на север по Любимова. Когда-то они каждое утро ходили этим маршрутом в школу. Вдоль дороги росли деревья тютины, горячий асфальт был заляпан иссиня-черными кляксами раздавленных ягод. Из-за выбросов многие культуры вымерли, перестали цвести и плодоносить, а тютине хоть бы что. Даша вспомнила, как давным-давно, переехав в Москву, первое время удивлялась, что сорную ягоду продают в магазинах за какие-то сумасшедшие деньги, да еще и называют — то шелковицей, то тутовником. А тут, на юге, дети едят ее прямо с веток и потом весь день ходят с синими ртами и языками, как чернил напились.

Матвей тоже заметил дерево, схватил ветку, подтянул, сорвал несколько ягод, протянул Даше на ладони. Даша разжевала ягоды, и от сладости у нее свело скулы.

— Господи, я уже и забыла этот вкус.

Какое-то время они шли молча.

— Знаешь, я бы не смог как ты, — вдруг сказал он.

— Что?

— Уехать и столько лет не в России. Я бы от тоски умер, уже через месяц приполз бы на границу и умолял погранцов пустить меня обратно.