На 20 декабря 1990 года был назначен доклад министра иностранных дел СССР Четвертому Съезду народных депутатов. И вдруг, поднявшись на трибуну, Шеварднадзе торжественно возвестил, что произнесет, «вероятно, самую короткую и самую трудную из речей» в своей жизни. Он бегло коснулся затронутых – и, по его оценке, оскорбительных и провокационных – вопросов, касавшихся советской политики в отношении Ирака и якобы имевшихся «планов» отправки советских войск к Персидскому заливу. Далее Шеварднадзе пожаловался на отсутствие поддержки в верхах, дав понять, что председатель парламента Лукьянов особенно старается подорвать его позиции. И после этого он бросил свою бомбу:

«Демократы, скажу без околичностей. Товарищи демократы… вы удрали. Реформаторы разбежались по кустам. Идет диктатура – заявляю об этом с полной ответственностью. Никто не знает, что это будет за диктатура, и кто придет, или что это будет за режим.

Хочу сделать следующее заявление: я ухожу в отставку… Пусть это будет мой вклад, если хотите, мой протест против начала диктатуры».

В то утро я находился в «городе науки» Дубне, примерно в двух часах езды от Москвы, и, когда вернулся в Спасо-хауз, чтобы принять гостей к обеду, в дверях меня встретил этой новостью мой новый заместитель, Джеймс Коллинз.

Несмотря на мартовский намек Шеварднадзе, я был поражен. «Он сказал, что ушел в отставку или что уйдет?» – спросил я.

«Прозвучало как дело решенное. «Я ухожу в отставку» – точные его слова».

Один из заместителей Шеварднадзе, Александр Белоногов, прибыл на обед, и мы забросали его вопросами. Он заявил, что не имел ни малейшего понятия об отставке до тех пор, пока сам не услышал речь. Я спросил, не считает ли он, что Шеварднадзе могут уговорить передумать. «Нет, если я знаю этого человека, – ответил он. – Он не захочет, чтобы это выглядело эффектной выходкой. Его честь поставлена на кон».

Разумеется. Для всякого, кто действительно знал Шеварднадзе, это был глупый вопрос.

* * *

Многие, впрочем, не очень хорошо знали Шеварднадзе. Когда днем съезд вновь собрался, я был там и слушал, как высокочтимые ораторы, в том числе историк Дмитрий Лихачев и редактор Сергей Залыгин, предлагали не принимать отставки и требовали, чтобы Шеварднадзе продолжал исполнять обязанности министра. Другие подвергли его нападкам. Виктор Алкснис, один из самых открытых противников Шеварднадзе (это он несколько дней назад сказал, что теперь, когда с Бакатиным разделались, пора приниматься за Шеварднадзе), с пеной у рта бормотал что-то неразборчивое, на грани бессвязности. Рой Медведев, который в 60-е и 70-е годы выдавал себя за диссидента, а ныне тяготел к консервативному крылу в Коммунистической партии, снисходительно говорил о сверхчувствительном грузине, неспособном вынести критику. Собравшиеся, однако, ждали, что скажет Горбачев. Во время утренней сессии на лице его ясно виделось удивление и, похоже, гнев. Понадобилось несколько часов, прежде чем ему удалось собраться и высказаться.

Поднимаясь на трибуну, Горбачев выглядел человеком, только-только оправившимся от удара в солнечное сплетение. Больнее всего то, начал Горбачев, что о своем намерении уйти в отставку Шеварднадзе не уведомил его заранее.

И хотя он дважды говорил с Шеварднадзе по телефону после его выступления, так до конца и не понял, чем вызвана отставка. Однако, по его мнению, Шеварднадзе полагал, что протестует против попыток «использовать трудности и посеять сомнения в политике перестройки». И все же ему не следовало сдаваться. Следовало бы знать, что продвижение будет сложным и упорным. Горбачеву оставалось лишь осудить решение Шеварднадзе и то, как оно было преподнесено.

Далее Горбачев пустился осмеивать мысль о грядущей диктатуре. Сам он не домогался диктаторской власти, а только тех полномочий, какие необходимы, чтобы вести общество через преобразования. Что же касается других:

«Я как президент сегодня не располагаю никакой информацией, – а информация у меня довольно обширная, – которая подтвердила бы, что кто-то где-то приготовил нам хунту или какую-нибудь другую диктатуру… Нет, подобной информации у меня нет».

Уныние, прерываемое и подчеркиваемое нарочитым ликованием мелких группок сверхпатриотов, повисло над вестибюлями Дворца Съездов, когда депутаты расходились с заседания. Я поравнялся с Александром Яковлевым, шедшим, прихрамывая, к гардеробу. И спросил, каким представляется ему будущее.

«Ничего хорошего из этой охоты за ведьмами не выйдет, – ответил тот. – Помните маккартизм в вашей стране? Он только навредил. Так и у нас здесь сегодня то же самое».

* * *

Хотя Шеварднадзе согласился остаться в министерстве иностранных дел «на несколько дней», пока не будет назначен его преемник, встретиться с ним сразу не удалось. В поисках дальнейших объяснений поступка Шеварднадзе я посетил Сергея Тарасенко, одного из ближайших его помощников. Тарасенко сообщил мне, что в течение года Шеварднадзе не раз всерьез подумывал об отставке. Его решению предшествовала целая серия событий, убедивших его, что советское правительство идет к расширению применения силы, в чем лично он участвовать не желал. Особенно его огорчило, что Горбачев мало чем помог ему, когда военные дали обратный ход некоторым соглашениям о контроле над вооружениями, которые он готовил, а сам Горбачев одобрял. Лукьянов интриговал в Верховном Совете с целью выставить Шеварднадзе в дурном свете, придерживая направленные на ратификацию договоры, а затем представляя их в последнюю минуту депутатам с лживыми обвинениями, будто МИД не сумел внести их вовремя. Он же назначал слушания на такое время, когда Шеварднадзе не было в стране и он не мог ответить на возникавшие вопросы. Тарасенко не верил, что Лукьянов повел бы себя так, если бы Горбачев всецело поддерживал Шеварднадзе.

Тарасенко подтвердил, что Шеварднадзе заранее ни с кем не советовался, за исключением своей жены, детей и своих помощников – Теймураза Степанова и самого Тарасенко. Все они единодушно согласились с тем, что ему следует уйти.

Я спросил Тарасенко, располагал ли Шеварднадзе особой информацией о грозящем путче. О каком-либо конкретном заговоре он не знал, услышал я в ответ, но чувствовал, что есть группировки, намеревавшиеся силой удержать страну в целости и что Горбачев нынешней своей политикой играет им на руку. Горбачев, возможно, считал, что выигрывает время, но в конечном счете его оттеснили бы в сторону те, на кого он опирался. Учитывая эти обстоятельства, Шеварднадзе не мог оставаться в правительстве. Он счел, что лучше послужит стране, сплачивая демократические силы извне.

Часто, когда обществу приходится одолевать фундаментальные трудности, демагоги прибегают к ухищрениям, заявляя, будто трудностей этих в действительности нет, а домыслы о них состряпаны злобными чужаками. Следуя этому шаблону, Чебриков время от времени публично выражал недовольство тем, что Соединенные Штаты ведут тайную подрывную деятельность против Советского Союза. Между тем, после того как на смену ему пришел Владимир Крючков, подобные публичные обвинения стали редки. В конце концов, в интересах Горбачева было убедить страну, что его внешняя политика преуспевает в ликвидации трений с Соединенными Штатами.