Кинжал валялся тут же. Не узнать любимую игрушку Орфея было трудно.

Самому Марку Декстру это убийство ничем не грозило — он сидел в карцере и не мог не только перерезать старику горло лично, но и сговориться с кем-то. Но если признают виновным челядь, казнят всех. В том числе — Зинту и мальчишек-даков. Ибо они, пленники, хоть и высокого полета птицы, числились в этом доме рабами. Какой же ловкий план в стиле недавних подлых наветов! Кто за ним стоит? Сервиан, чьим другом числился Помпей Лонгин? Или сам Траян, чьим другом опять же был Помпей Лонгин? Вот и ответ Рима Децебалу: распять царевичей, удушить царевну. Все по закону, по древнему и нерушимому закону…

У Марка кровь закипела от бешеной ярости. Его поимели. Неведомо кто разыграл весь этот спектакль, но сделал он всё очень ловко. Захотелось завыть по-волчьи или кинуться на кого-нибудь с кинжалом. И не побежишь на Палатин умолять о спасении — нет там никого, пуст императорский дворец, Траян в походе. Пока гонцы будут мчаться вслед, пока вернутся, дело свершится, если только…

— Пинакий… — Марк прочистил горло.

— Да, господин.

— Ведь консул в последние месяцы мучился от страшных болей, так ведь?

— Ноги болели. И мочиться было трудно и больно… в такие дни он злился больше прежнего и непременно приказывал кого-нибудь пороть… — сказал Пинакий и замолк.

— В такие дни старик бился головой о стену и просил себя убить, — закончил центурион.

Какая-то малость правды в этих словах была — не про самоубийство, а про то, что накатывали на покойного консула приступы боли. А все из-за того, что обожал он соленое и острое, пил вино неразбавленное, объедался так порой, что вечером к животу ему прикладывали грелку. Ноги его сводило от боли — хромал. Да, бывало. Но чтобы просить убить себя…

— Но рука слаба, самому не нанести удар. Так ведь? — продолжал Марк равнодушно, будто вердикт зачитывал. — Даже сильные люди просили о такой помощи своих рабов. Брут просил. Так ведь? Орфей отцу был предан как пес и любой приказ исполнял безропотно. Так ведь? — Последние слова центурион уже прорычал.

— Так, — поддакнул опешивший Пинакий.

— Это дело наверняка будет разбирать Сенат, — сказал Марк уже куда спокойнее.

Он глянул на Пинакия исподлобья.

— Ты говоришь, что ключ от денежного сундука покойного у тебя?

— Я не взял ни асса, господин… — Старик затрясся.

— А завещание отца? Оно в сундуке? Или… отдано на хранение весталкам?

— Оно… — У Пинакия запрыгали губы. — Вот…

Он извлек из-за пазухи запечатанный свиток и отдал центуриону.

— Ты умно поступил, Пинакий! — Центурион спрятал свиток под тунику. — Я, так и быть, не буду вспоминать, как ты плохо относился ко мне в детстве.

— Я, господин, я был добр вопреки… — Пинакий чуть не плакал.

Но молодой господин уже вышел из спальни покойного. Вольноотпущенники расступились перед ним. Центурион прошел в комнату Орфея — телохранителю, единственному из челяди, позволялось жить в отдельной комнатке рядом с господином. То, что он увидел там, Марка почти не удивило: Орфей висел на веревке (петля была закинута на штырь, на который обычно вешали светильники). Правда, бронзовый штырь, перед тем как исполнить сие действо, выдернули и забили куда выше и глубже, нежели прежде. Ну что ж, будем считать, что Орфей не смог пережить смерть любимого хозяина, потому и наложил на себя руки.

Едва Марк вышел из спальни телохранителя, как к нему кинулась Мевия.

— О, бессмертные боги, Марк! — Она прижалась к нему, дрожа.

Никак она плачет? А еще гладиаторша, женщина-воин! Он снисходительно фыркнул.

Марк не знал, кто перерезал горло старику — Мевия, Пинакий, Зинта, один из мальчишек-даков? Все они отлично орудовали кривым кинжалом. Или кто-то пришлый явился в дом и устроил все это действо — убийство хозяина, «самоубийство» Орфея. Для них консул был всего лишь мерзким, жестоким стариком. И только для него — родным отцом, на которого поднять руку для римлянина запретно. Но центурион не собирался выяснять, кто именно нанес удар. Потому что тогда он должен будет покарать убийцу… Нет, это, конечно, не Мевия. Даже она не смогла бы вот так перерезать горло — до самого позвоночного столба. А способен это сделать мальчишка-варвар? К примеру, Диег?

— Что теперь будет? — спросила Мевия.

— Моя задача сейчас — спасти фамилию консула Декстра от поголовной казни. Значит — придется доказать, что старик покончил с собой. Так что первым делом я постараюсь привести себя и дом в порядок, но прежде надобно послать кого-нибудь к Плинию — уговорить консуляра пожаловать ко мне. И чтобы он пришел не один, а непременно с юристом, знатоком законов. А ты… Ты сейчас же уедешь вместе с Зинтой, мальчиками и бенефициарием Фирмом в отцовское… теперь уже мое поместье в Кампании. В Городе вам всем делать нечего.

Мевия на миг растерялась, выслушав эту обстоятельную речь.

— И как ты все происшедшее объяснишь отцам-сенаторам? — Она спрашивала про убийство, но он сделала вид, что речь идет об отъезде — ее и царевичей-даков.

— В это время все семьи с детьми бегут из Города. Мы же говорили с тобой об отъезде. Я и так в ближайшие дни хотел отправить мальчишек в деревню. Просто сейчас это надо сделать быстрее.

— Ты знаешь, кто… и как… все сделал? — шепотом спросила Мевия.

Декстр отрицательно покачал головой. В его расчетах еще оставался некто, прежде пославший в этот дом Домиция.

— У нас еще одна проблема, господин, — тронул его за плечо Пинакий. — Рабыня, конкубина господина…

Он привел Декстра (Мевия увязалась следом) в маленькую комнатку на втором этаже. Здесь на полу в углу сидела связанная женщина лет двадцати пяти. Волосы ее разметались по плечам, черные глаза, полные слез, горели от ярости. Она была связана, рот заткнут. Судя по всему, женщина пыталась освободиться, но напрасно.

Пинакий запер дверь, а Декстр вытащил кляп.

— Господина убили! — взвыла женщина, захлебываясь слезами. — Мы убили! Мы!

— Заткнись! — наклонился к ней Декстр. — Будешь орать — всех рабов в доме казнят.

— Пусть казнят! Пусть! Подлецы! Мразь! Они желали ему смерти! Мы не можем жить, если он умер! Пусть все умрут… Все… Все до единого…

Центурион схватил ее за горло, но она продолжала давиться криком:

— Все… пусть… умрут…

Декстр сдавил сильнее, позвонки хрустнули под его руками, и голова женщины безвольно склонилась набок.

— Ты убил ее, — прошептал ошеломленный Пинакий.

— Она хотела умереть. — Декстр обернулся и посмотрел старику в глаза. — Кажется, у тебя есть сожительница среди рабов и даже двое детей, тоже рабы пока что… Они тоже хотят умереть, если их господин умер?

Пинакий попятился.