Белова кивнула уверенно:

– Да. Абсолютно.

Теперь Майя ей даже посочувствовала: «Она точно ку-ку». Ощутила собственное превосходство. Пусть Белова и прима, но ду-у-у-ура. Лохушка. Такую развести можно на что угодно – как нечего делать. А потом через нее… Открывались большие возможности. Майя изобразила овечий взгляд:

– Точно?

– Да-да, – подтвердила Белова. – Точно! – И пояснила: – У тебя же шага нет…

У Майи вытянулось лицо, но Белова и не заметила.

– И плие сухое. Колени вылетят сразу, зачем тебе это? – деловито рассуждала она. – И стопы в пятой не смыкаются. Ты зря на него обиделась. Не переживай. Все честно. Он прав. Не потянешь.

…Вытянулось – и окаменело. «Офигеть, – подумала Майя. – Ну и сука».

Лицо Беловой было спокойным, светлый взгляд не выражал ничего, кроме уверенности человека, разъяснившего трудный вопрос.

– Большое спасибо, – процедила Майя, отвалилась, разогнула ноги, встала. – Что вы мне все так подробно объяснили.

– Конечно, – кивнула Белова, все так же не мигая. – Пожалуйста.

И снова занялась туфлями.

Закончив шить, Даша обрезала нитку, смотала тесемки. Уложила туфли. Проверила еще раз, не потеряла ли чужой телефон, слепой и немой (не потеряла). Пошла в буфет. После репетиции хотелось есть. От белковой смеси Эванса толку оказалось мало.

Набрала тарелочек, мисочек, надела на бутылку с водой стакан, и лавируя подносом, принялась высматривать свободный столик. В этот час буфет был полон. Даша торчала, как каланча. Соображала, к кому можно подсесть, а к кому – не стоит. Все выглядели одинаково чужими. Она старалась найти хотя бы менее незнакомые лица.

Где-то под ее подносом говорили:

– Ну так и брось его! Чего ты?

– Подожду. Пусть мне сначала пальто зимнее купит. А потом брошу.

Даша посмотрела – девочки сразу умолкли. Потом одна все же спросила:

– Хочешь, садись к нам? – и тут же потянула за спинку стул, приглашая.

– Спасибо.

Даша поставила поднос, села. Ковыряя в салате, исподтишка разглядывала соседок по столу. Купальники дешевые – марки Гришко. Кофты в колтунах. Кордебалет. От зарплаты до зарплаты. Даша и сама знавала, как это: первый свой сезон в Питере она уже танцевала ведущие партии, но по ведомости числилась в кордебалете – всех выпускников зачисляли сперва в кордебалет, разбирались потом. Жила в общежитии. К концу месяца ешь только гречневую кашу. На другое денег нет.

Девицы собрали пустые тарелки.

– Увидимся на сценической, – кивнули ей.

– Увидимся.

Схватили свои подносы. Выпростали из-под стола ноги, показав дешевое трико и туфли, полученные от театра, из своих мастерских. В моде Даша разбиралась лишь настолько, чтобы отличить пиджак от юбки, а сапоги от сандалий. Зато про балетные туфли и одежду понимала все. Туфли у девочек были с громоздкими носами, пахнущие картоном и клейстером, еще по старым лекалам. Дашины туфли шились на заказ в Лондоне: в мастерской хранились деревянные колодки, выточенные по форме ее стопы.

А как была одета Майя? В свитер. В кроссовки. Это не помогало.

«А вдруг и эта Майя – как они?» Даша ковыряла вилкой свекольный салат. Ужасно: терпеть рядом кого-то, только потому что тебе нужно пальто. «Ну да, ни шага, ни плие. Но может, просто лишние деньги за «Сапфиры» – очень сейчас нужны? Майе этой…» Салат пускал бордовый сок, но тоже не давал ответа.

15

Боброва не подстрелили в девяностые, не посадили по уголовной статье в «нулевые», а в десятые – по экономической. Хотя причин получить пулю или сесть, хоть по уголовной статье, хоть по экономической, у Бобра было предостаточно. Столько, что знать их все не мог ни один человек, кроме самого Бобра. Столько, что никакой удачи, никаких мозгов не хватило бы, чтобы выскочить. Но Бобр был жив и на свободе.

Борис предпочитал не знать почему. Но понимал, что не может просто повесить трубку.

Бобр тоже молчал.

Дешевая уловка. Кто первый сдрейфит – скажет «Алло?» Дешевая, но эффективная. Борис молчал и чувствовал, как у него намокает под мышками несмотря на сильный дезодорант.

Дюша Бобр заржал.

– Умеешь играть в «молчанку». А я вот зачем звоню. Поговорить надо.

И нахамить Борис тоже не мог. При всем желании. На том уровне, на котором вел дела Дюша, хамили не от крутизны, а от страха. Показывать страх было нельзя. И Борис любезно сказал:

– Да, конечно. О чем?

Бобр обрадовался:

– Ну вот! А то я боялся, что ты и дальше будешь в молчанку играть. Зачем, главное? Хорошему человеку скрывать нечего. Так ведь и есть!

От этих жизнерадостных намеков Борису стало совсем тошно. Он спокойно (получилось – спокойно?) повторил за Дюшей:

– Так и есть.

– О Вострове. Знаешь такого?

Говорил Дюша так, как будто речь шла о хорошем автомеханике или шофере, которого порекомендовал Борис.

– Конечно.

– Откуда?

«Проверяет, буду ему лепить или нет», – понял Борис. Надо было говорить правду. Но только ту, что можно.

– Он был председателем Попечительского совета балета.

– …Да-да, пока не обосрался, – с веселой непосредственностью перебил Дюша.

Странно, – поймал себя на мысли Борис, – Бобр, конечно, опасный тип, но ничего нельзя сказать: обаятельный. С таким душевным простым мужиком, наверное, классно ходить вместе на рыбалку. Если только не думать, что он в любой момент может выкинуть тебя из лодки и приложить по башке веслом. Борис не выдержал, ухмыльнулся:

– Вот-вот. Сам все знаешь, что я тебе буду говорить.

– Да тут до фига есть что рассказать, – заверил Дюша.

– Да о чем?

– Как о чем? О балете.

– Да я и не вник еще толком. В балет.

– Не включай дурака, – не совсем добродушно посоветовал Дюша. – Своди меня лучше в театр. Покажи, что, как. В два в театре, на проходной. Приобщусь к прекрасному.

– Сегодня? – Борис посмотрел себе на запястье.

Но Бобров уже повесил трубку.

16

«На какой, блядь, проходной?» Борис обошел театр. Дверей было несколько, за каждой маячил пост с охранниками. И что он им скажет?

Свист деликатно полетел ему в спину. Борис обернулся. Бобр махал рукой. Верблюжье пальто, несомненно задуманное элегантным, превращало его фигуру в двустворчатый шкаф.

– Чего ты как не родной? Пошли.

Дюша пропустил Бориса в дверь. Кивнул охранникам, подавая картонный пропуск.

– Вы к кому? – полюбопытствовал охранник.