– Да, мэм.

– Беременная, совсем девочка. Бродяжничала вместе с мужем. Вам стоит поделиться этой историей с остальными. Лучше не слезать с поезда, пока он не остановится. Вот ваша яичница. Тост джемом намазать?

– Если не трудно, мэм. Благодарю вас, мэм. Слов нет, как пахнет!

Держа в руках кухонную лопатку, женщина облокотилась на столешницу и следила за тем, как Киллиан ест. А ел он жадно. Оба молчали.

– Что ж, – сказала хозяйка, когда тарелка опустела, – поджарю-ка я еще парочку.

– Да нет, не нужно. Вполне хватит.

– То есть добавки не хотите?

Он заколебался, не зная, что ответить. Вопрос был непростой.

– Хотите, – определила она и разбила в сковороду еще два яйца.

– Смотрюсь настолько голодным?

– Не то слово. Как бездомный пес, рыщущий на помойке в поисках объедков.

Когда она снова поставила перед ним тарелку, он сказал:

– Если вам нужно что по дому сделать, мэм, я буду только рад.

– Спасибо, ничего не надо.

– А все ж таки подумайте. Я ценю, что вы меня в кухню пустили. Я не какой-нибудь там, работы не боюсь.

– Откуда вы?

– Миссури.

– Так и думала, что с юга. Забавный выговор. А направляетесь куда?

– Не знаю.

Она прекратила расспросы и смотрела, как он ест. Потом вышла, оставив его одного.

Доев, Киллиан посидел в нерешительности, гадая, не стоит ли уйти. Пока он колебался, женщина вернулась, держа в руках пару черных ботинок и черные же носки.

– Примерьте-ка, подойдут?

– Нет, мэм, не стоит.

– Стоит, примерьте. Надевайте, надевайте. На вид размер ваш.

Он натянул неожиданные обновки. Наделись они легко, даже на левую, однако боль все равно проснулась, и он прерывисто вздохнул.

– Что с ногой?

– Подвернул.

– Когда прыгали с поезда?

– Да, мэм.

Она покачала головой.

– А кто-то может и разбиться. И все из-за глупых страхов перед толстым стариком, у которого зубов-то штук шесть осталось.

Ботинки оказались великоваты примерно на размер. Каждый застегивался на молнию, черная кожа блестела и лишь чуть-чуть потерлась на носках. Похоже, их почти не носили.

– Ну как, подошли?

– Вполне. Только не могу я их взять. Слишком уж новые.

– Бросьте. Мне они ни к чему, а муж уже никогда не наденет. Погиб в июле.

– Мне очень жаль.

– А мне-то как, – отозвалась она, не меняя выражения лица. – Хотите кофе? Кофе-то я вам и не предложила.

Он промолчал. Она налила им по чашке и тоже села за стол.

– Попал в аварию. Грузовик Управления работами[5] перевернулся. Пять человек еще погибло, кроме мужа. Возможно, вы читали. Было в газетах.

Киллиан не ответил. Об этом происшествии он не слышал.

– Машину вел мой муж. Ходили разговоры, что это он виноват, замечтался за баранкой. Расследование было. Что ж, наверное, виноват. – Она помолчала. – Так что, может, и к лучшему, что погиб. Как бы он жил с такой виной? Съела бы его изнутри.

Киллиан снова пожалел, что он не Гейдж. Гейдж нашел бы, что сказать. Потянулся бы через стол, взял бы женщину за руку. А Киллиан сидел в ботинках погибшего и отчаянно искал подходящие слова.

– Хорошим людям часто не везет, – наконец промолвил он. – Самым добрым. Без всякой причины. Просто вот так складывается. Если вы не уверены, что он виноват, к чему изводить себя дурными мыслями? Близких и без того тяжело терять.

– Что ж. Попытаюсь не изводить, – согласилась она. – Мне очень плохо без него. Но я стараюсь благодарить Господа за те двенадцать лет, что мы были вместе. За наших дочерей. У них его глаза.

– Да, – подтвердил Киллиан.

– Они тоже никак не придут в себя. Не понимают, как дальше жить.

– Да.

Они посидели еще немного, и женщина сказала:

– У вас, похоже, тот же размер. Могу предложить вам одну из его рубашек и брюки.

– Не надо, мэм. Мне неловко. Брать у вас одежду бесплатно.

– Бросьте. Какая тут может быть плата? Я стараюсь не впадать в уныние и искать в испытаниях хоть что-то хорошее. Буду только рада поделиться.

Женщина улыбнулась. Прежде Киллиан думал, что ее собранные в пучок волосы отливают сединой, но теперь, когда в одно из окон заглянул жиденький луч света, оказалось, что они просто очень светлые, как у ее дочерей.

Женщина вышла. Пока ее не было, Киллиан перемыл посуду. Вернулась она с парой брюк цвета хаки, подтяжками, теплой клетчатой рубахой и бельем. Провела Киллиана в комнату за кухней и вышла, пока он переодевался. Рубаха была великовата и слегка пахла другим человеком – не противно, просто слабый запах трубочного табака. Киллиан еще раньше заметил трубку из кукурузного початка на каминной полке над плитой.

Он вышел, держа под мышкой грязную, изорванную одежду и чувствуя себя нормальным человеком – чистым и свежим, с приятной тяжестью в желудке. Хозяйка сидела за столом, держа один из его старых башмаков. Она слегка улыбнулась, трогая заляпанную грязью полосу мешковины.

– Да уж, эта обувка заслужила отдых, – кивнул Киллиан. – Мне прямо неловко, до чего я ее довел.

Она подняла голову, молча разглядывая его наряд. Перевела взгляд на брюки. Киллиан закатал штанины на щиколотках.

– Не пойму, одного вы с ним размера или нет. Мне казалось, он выше, но теперь уже не уверена. Возможно, это только причуды моей памяти.

– Каким вы его помните, таким он и был.

– Он как будто растет со временем. Чем дальше я от него – тем больше.

Киллиан ничем не мог отплатить ей за одежду и завтрак. Она объяснила, что выходить ему лучше прямо сейчас, потому что Нортгемптон в трех милях отсюда, и, к тому времени, как Киллиан дойдет, он успеет снова проголодаться, а в «Добрых сердцах» у церкви Девы Марии раздают и бесплатные обеды, где можно получить миску бобов и кусок хлеба. Рассказала, что на восточном берегу реки Коннектикут есть «гувервилль»[6], но если он туда подастся, не стоит задерживаться надолго, потому что там часто идут облавы, и людей забирают в участок за скваттерство. У двери добавила, что лучше уж попасться на вокзале, чем прыгать с идущего товарняка. Что просит его больше с поездов не соскакивать, разве что со стоящих или с тех, что вот-вот остановятся, а то в следующий раз вывихнутой лодыжкой не обойдется. Киллиан кивнул и еще раз спросил, не помочь ли ей чем-нибудь, а она ответила, что только что перечислила все, что он может для нее сделать.