Она взяла вино, покружила рубиновую жидкость в бокале и, понимая, насколько нелепо сейчас прозвучит ее ответ, сказала:

— Я хочу работать на заводе. Собираюсь на «АМО» устроиться.

— Я знаю его директора, Лихачева. Хороший партиец, только иногда за языком не следит. Мы с ним в МГК частенько встречаемся, это Московский городской комитет, если вы не знаете. Так что могу замолвить за вас словечко.

Несмотря на выпитое вино, у Лиды пересохло во рту.

— Спасибо, — промолвила она. — Но я лучше устроюсь на работу своими силами.

Он улыбнулся и поднял бокал.

— За успех.

— Да, — вздохнула она. — За успех.

Еда была хорошей. Иного Лида и не ждала. Но она почти не притронулась к ней, а потом даже вообще не могла припомнить, что положила себе в рот. Она больше была занята тем, что незаметно пыталась заставить Малофеева рассказать как можно больше о себе. Поначалу он осторожничал, сказал только, что живет на Арбате радом с рестораном «Прага» и лишь недавно вернулся в Москву после двух лет, проведенных в Сибири, где он занимался какой-то совершенно иной работой.

— Что же заставило вас уехать из Москвы? — поинтересовалась она.

Малофеев несколько смущенно запустил в свои рыжие волосы пальцы и вдруг показался ей намного младше своих тридцати с лишним лет.

— Я разбирался со схемой поставки импортного заводского оборудования, которая оказалась совершенно невыгодной. — Чуть прищурившись, он посмотрел на картину Малевича на стене. Его глаза вдруг стали черными, как сажа, словно им передалась чернота с холста. — Кто-то должен был отвечать за эту ошибку. Этим «кто-то» оказался я, хотя… — Он замолчал, не хотел жаловаться.

Лида сменила тему:

— Но теперь-то вы вернулись. Да и вам, наверное, пошло на пользу то, что вы увидели жизнь за пределами Москвы.

Он отодвинул чашку с кофе.

— Вы удивительно самоуверенны для такой молодой девушки. Но вы правы. — Малофеев достал из кармана пиджака серебряный портсигар, на который Лица посмотрела с профессиональным любопытством бывшего карманника, и молча предложил ей сигарету, но она покачала головой. Закурив, он выпустил ровное кольцо дыма в сторону картины Малевича, как будто хотел ей что-то доказать. — Просто удивительно, что происходит сейчас в Сибири, — сказал он. — Вы видели это?

— Расскажите, — уклончиво ответила она.

— Ее бескрайние земли укрощаются. Там строятся целые системы новых дорог, прокладываются рельсы, возводятся завода, всевозможные шахты, оттуда вывозится лес. Там даже строятся новые города! Это так… — Он замолчал, подыскивая подходящее слово. — Волнующе.

Лида моргнула. Не это она ожидала услышать.

— Волнующе?

— Да. — Он положил недокуренную сигарету в пепельницу из черного оникса, словно она каким-то образом мешала его мыслительному процессу. — Все, о чем мы мечтали, когда тринадцать лет назад сражались с царскими гарнизонами у Зимнего дворца, сейчас становится действительностью. У нас на глазах коммунистические идеалы равенства и справедливости воплощаются в жизнь, и мне очень грустно думать о том, что Владимир Ильич не дожил до этого.

Лида не могла смотреть на него. Видеть искреннюю веру в его глазах. Она опустила взгляд на тонкую ножку своего бокала, такую же хрупкую, как спина ее отца в том трудовом лагере. На подбородке у нее нервно забилась какая-то невидимая жилка, когда она взялась за бокал.

— Товарищ Малофеев…

— Зовите меня Дмитрий.

— Дмитрий, — улыбнулась она и отвела в сторону случайно упавший на щеку локон.

На какой-то миг ее отвлекли сидевшие за столиком в другом конце зала элегантно одетые мужчина и женщина. Они оба смотрели на нее. Она отвернулась. В чем дело? Может, проблема в ее одежде? Неужели так заметно, что она не принадлежит этому миру и попала сюда случайно?

— Дмитрий, а если бы я разыскивала не только того китайского коммуниста, о котором мы говорили раньше, но и кого-то еще, здесь, в Москве, вы бы согласились мне помочь найти этого человека?

Он внимательно посмотрел на нее. Его взгляд прошелся по всем чертам ее лица, остановился даже на ее горле, когда она сглотнула, и Лида поняла, что только что перепрыгнула на камень в самом глубоком месте реки.

Над Москвой-рекой поднялся туман. Тонкими щупальцами он пробрался через дорогу к дверям подъездов и притаился в ожидании выходящих на улицу. Сани ныряли в него и исчезали из виду.

Алексею не хотелось шевелиться. Он чувствовал себя призраком. Одинокая фигура между бытием и небытием. Каждый раз, когда он слышал шаги на широкой лестнице, где он стоял, прислонившись к одной из каменных колонн у входа в храм, дыхание его ускорялось. На этот раз все происходило не в его истощенном уме, а по-настоящему. Из белесых нагромождений влажного воздуха перед ним выдвинулась женская фигура. Он протянул к ней руку, но женщина резко дернулась в сторону. Алексей понял, что его приняли за нищего попрошайку. Он успел заметить, что у женщины были тяжелые черные брови и толстые голени. Нет, это не Лида. И не Антонина с ее изящно очерченными лодыжками и прекрасной фигурой. В эту секунду ему страстно захотелось снова ощутить ее прикосновение, которое избавило бы его от этого тягостного и монотонного бесцветия. Глаза его закрылись, когда холод острыми пальцами проник через тонкое пальто в его кровь, отчего та замедлила движение, стала вялой, тяжелой и по венам продвигалась болезненными толчками.

Полдень уже прошел. Давно. Алексей заставил себя поднять веки, чтобы не пропустить Лиду. В таком тумане она могла пройти от него в трех шагах и даже не заметить. Он запрокинул голову, но золоченые купола храма Христа Спасителя перестали существовать, сырой воздух скрыл их. На Алексея вдруг нахлынуло какое-то беспокойство. Невольно он отшатнулся от колонны, как будто она могла в любую секунду обрушиться, взорваться, но, перестав ощущать спиной прочную каменную стену, он почувствовал пустоту и незащищенность. Чувствуют ли верующие то же самое? Потерю прочной основы, веры?

Он медленно двинулся вокруг здания, пока не вышел к стороне, обращенной к Москве-реке. Ее медлительные воды напоминали холодную твердую сталь. Алексей вышел на мост, пересекающий ее, но, дойдя до середины, вынужден был остановиться, потому что мышцы ног дрожали от истощения. Облокотившись о парапет, Алексей понял, что в этот миг он перестал существовать. Находясь так близко от реки, он словно растворился, окутанный коконом тумана, никто не видел его и не знал о его существовании.

Но это было не важно. Лида все равно не придет. Могла ли она его обмануть? Нет. Он покачал головой. В том письме она не лгала, он не сомневался в этом. Она либо уехала из Москвы — с отцом или без него, — либо не смогла прийти к храму. Как бы там ни было, он сейчас не мог помочь ни Лиде, ни Иенсу Фриису. Но как скучал он по ней, по ее смеху, по упрямому подбородку, по тому, как она умела выводить его из себя. А те секунды нежности, которые изредка бывали у нее! Сейчас их ему не хватало больше всего.